Один. Сто ночей с читателем

Вообще, когда кого-то травят, возвысить голос для поэта необходимо, это такая особенность поэтической участи. Я вам больше скажу. Цветаева в моём любимом тексте, который по первой строчке называется «Милые дети!», для русского журнала детского во Франции пишет: «…Если видите человека в смешном положении… прыгайте в него к нему как в воду, вдвоём глупое положение делится пополам: по половинке на каждого». Вот она действительно всегда прыгает к тому, кто в отчаянии, кто на дне, кто в травле. И это принципиальная, очень высокая и истинно поэтическая позиция.

– С удовольствием пересмотрел фильм «Испытательный срок» по повести Павла Нилина. Там были интересные милицейские стажёры-антиподы. Один из них – добрый. Второй жестоко карает. Мне кажется, этот сюжет подтолкнул Вайнеров к созданию типажей для «Эры милосердия».

– Ну, я не задумывался об этом, но одно могу сказать: конечно, Нилин для шестидесятых-семидесятых годов, когда формировались и входили в славу Вайнеры, был одним из ключевых писателей. Но проблема, строго говоря, доверия и недоверия, жестокости и понимания гораздо более наглядно поставлена не в «Испытательном сроке», хотя это хороший фильм, и повесть неплохая.

Главным хитом Нилина – и как писателя, и как, рискну сказать, социального мыслителя – была, конечно, повесть «Жестокость» с противостоянием Малышева и Узелкова. Узелков – это догматик, ничтожество, всё лицо ушло в уши и нос, преисполненный чувства собственной непогрешимости. «Тщедушный деятель» – там о нём сказано. «Неужели такого сильного, уверенного в себе человека, как Венька Малышев, – говорит повествователь, – мог доконать такой тщедушный деятель, как Узелков?»

Но там речь идёт о Лазаре Баукине, рыжебородом таком мужике, который в общем наш, попал к бандитам случайно. Он помогает Малышеву поймать банду и главаря, потому что доверился Веньке. Но начальник уголовного розыска арестовывает Баукина, и тот решает, что Малышев его обманул. К тому же Венькина любимая девушка якобы показала Узелкову письмо к ней от Веньки – и Венька в отчаянии стреляется.

Я думаю, что, может быть, противостояние Жеглова и Шарапова отчасти отсюда. Но обратите внимание: у Вайнеров Жеглов гораздо сложнее Шарапова. И не потому, что его таким сыграл Высоцкий, а потому, что он таким и написан. Помните пушкинское замечание: «У Мольера Скупой скуп – и только; у Шекспира Шайлок жаден, мстителен, чадолюбив, остроумен».

Вот Жеглов – он, конечно, зверь, но при этом он интеллигент, интеллигент в таком ещё прежнем понимании. Он «из бывших», как поясняли Вайнеры и Высоцкий, прошёл довольно большую школу. Он деклассированный элемент, который сам нашёл себе место в новой реальности. У него есть совершенно неожиданные навыки и неожиданные познания. И он как-то шире Шарапова. Шарапов слишком правильный и прямой (почему и сделал прекрасную карьеру в дальнейших текстах Вайнеров, там же есть продолжение про Шарапова). Жеглов к Узелкову несводим. И в этом смысле Вайнеры пошли дальше.

Но не могу не сказать, что Нилин как стилист и выше, и интереснее Вайнеров. Нилин писал лучше. Нилин прошёл школу репортажа, школу такого советского конструктивизма. Он, безусловно, прекрасный сценарист; у него пейзаж, диалог, при замечательном лаконизме двумя штрихами обрисован герой. Всё это очень характеризует его как писателя с хорошей языковой школой. Такие вещи, как «Тромб», «Впервые замужем», «Дурь», из которой Хейфиц сделал замечательный фильм «Единственная», – это проза класса Веры Пановой, класса Юрия Германа. Это авторы, которые прошли школу советского журнализма, поэтому пишут, как будто у них очень мало времени и надо на коротком пространстве быстро реализоваться.

– Рассказ Чехова «Ариадна», по-моему, излишне откровенен. Писатель высказался о женщинах слишком правдиво. Может, не стоит предупреждать безоблачных романтиков, что последует за эйфорией влюблённости?

– Нет, как раз, мне кажется, этот рассказ пристрастный, злой, предельно субъективный. Видите ли, какая штука. О женских образах у Чехова следовало бы, конечно, читать отдельную лекцию, потому что у Чехова женщина либо «душечка» – тупая, добрая, в общем, дура, которая живёт жизнью мужа, страстно любит мужа, вызывает слёзы у читателя сентиментального, но представить рядом с собой такое существо страшно. И когда в финале она любит уже мальчика, с которым вместе готовится к экзаменам и к переэкзаменовкам, тут полагалось бы, наверное, разрыдаться – а Чехов сардонически усмехается. Это, конечно, не та женщина, которая ему нравится.