Один в поле воин

– Георгий, – собственное имя вырвалось из глотки, точно полузадушенная, обслюнявленная котом мышь. Было не то что стыдно, а прямо-таки позорно. Только что он был волнорезовский волшебник, герой, спасающий похищенных ребятишек, а кто сейчас? Жалкое существо, которому очень скоро предстоят пытки… а потом, скорее всего, смерть. Или, как и мелких, тоже разберут на органы? Скорее всего. Ясно же, выпускать их никто не собирается, они тут увидели слишком много. А что с Антохой и девчонками? Даже если те сумеют вывести из подземного этажа детей – дальше-то как? Удав же сказал – скоро сюда подъедут остальные бандиты. Подъедут – и обнаружат бредущую к станции процессию…

– Ну что, Георгий, раз ты такой послушный, расскажи уж, какого хрена вы сюда припёрлись? С какой целью? И напоминаю, что враньё почую и больно накажу. Может, тебя. Может, его… или его… Короче, угадай, под каким напёрстком… – Удав снова заржал, но глаза его оставались холодными. Не было в них ни ярости, ни насмешки, ни презрения… вообще ничего не было.

Уж во всяком случае, решил Самурай, стелиться перед гадами нечего. Вежливость – не для гадов.

– Пришли спасать детей, которых вы, сволочи, похитили, – сообщил он глухо. – Которых вы продаёте другим свволочам на органы. А вас раздавят! Не мы, так другие! О вас уже знают где надо!

Он врал, конечно: Коля не стал оповещать прочие отряды. Дело представлялось не таким уж и сложным, поднимать ради него всю Москву по сигналу «999» казалось излишеством. И сейчас за это враньё вполне можно было получить пулю – но Самураю стало уже всё равно. Изнутри поднималась кипучая, жгучая злость, как бывает не перед боем – в бою следует оставаться холодным – а перед дракой, когда уже наплевать, чем всё это для тебя кончится.

– Ню-ню, – цыкнул языком Удав. – Прямо пионер-герой какой-то! За правду, значит, поднялись? А в чём она, правда?

Ну прямо как в фильме «Брат», подумал Самурай. Удав тоже ведь смотрел, конечно, и специально издевается. Так стоит ли отвечать?

И всё-таки ответил, потому что промолчать казалось совсем уж постыдным.

– Правда в том, что вы ублюдки, – несмотря на все старания, голос его опасно звенел. – И ещё в том правда, что вы все умрёте! И очень скоро!

– Ути-пути, какие мы агрессивные, – ухмыльнулся Удав. – А между прочим, правда совсем в другом. Мы ведь полезное дело делаем, Георгий! Детишек спасаем, которые больны неизлечимо, и которым срочная трансплантация требуется. Причём детишек, которые полезны для общества, которые вырастут и станут рулить бизнесом, которые вытянут Россию из задницы… и некогда им ждать, когда подойдёт официальная очередь на какую-нибудь почку или печёнку. А эти, доноры… это же шлак, отбросы! Они если вырастут, то сопьются, сторчатся, станут плодить таких же уродов, и их надо будет содержать на деньги честных налогоплательщиков. Совершенно лишние люди, и лишняя нагрузка на общество. Поэтому и выбраковка! Да, незаконно, так ведь законы-то у нас дебильные. Но настоящие люди выше закона. Запомни это, Георгий! Ты же умный, не то что эти тупари, ты поймёшь! А хочешь, давай к нам в команду? Нам разведчики нужны… бабла будешь зашибись, и если там братик или сестричка заболеют, то сразу выручим.

И вот это оказалось последней каплей. Конечно, Самурай понимал, что бандит издевается, что очень скоро все трое окажутся на операционном столе… раз уж не найдут на них никакого спецоборудования, раз уж не вытянут пытками насчёт «Волнореза», то хоть какую-то пользу же захотят поиметь? С паршивой овцы хоть шерсти клок – вспомнилась ему любимая отцовская поговорка.

Всё это было ясно – но случилась та секунда, на которую он всерьёз поверил в предложение Удава. Поверил – и взорвался.

Силы оставалось не так чтобы много, но и не совсем на донышке. А тут, как выяснилось, особо много и не надо.

Он закрыл глаза, представил свою привычную макивару – чёрную, обтянутую кожей. Мгновенно сочинилась картинка – две невидимые и очень длинные руки, вырастающие из его тела. А потом резкий прямой удар «цуки» – и волшебство высветлило картинку, сделав её реальностью.

Одной из новых своих рук он обхватил ствол автомата и направил его в пол. А другой прошёл сквозь свитер Удава, сквозь рубашку и майку, сквозь заросшую чёрным волосом кожу – и обхватил тёмное, жаркое сердце. Сдавил – и не отпускал, пока оно не перестало судорожно трепыхаться.

Внешне всё выглядело вовсе не так эффектно: Удав застыл, в глазах его отпечатался мучительный страх, руки на автомате разжались и тот с глухим стуком ударился о линолеум пола, а сам он обмяк – и даже не упал, а как-то тяжело осел. Лицо его побледнело, сделавшись едва ли не голубым, на лбу выступил пот, и капельки ярко блестели в неживом свете люминесцентных ламп. Левая рука потянулась к груди – словно он хотел найти там какую-то пропажу, а рот открылся, и стал виден язык. Не змеино-чёрный, раздвоенный, а обычный розовый. Во всяком случае, пока.

– Вот такая правда, – поднимаясь на ноги, вздохнул Самурай. И замер, увидев ужас в четырёх глядящих на него снизу глазах.

6.