Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря

прибыль, но требовавших для этого непосредственного присмотра, иначе их производительность тут же падала. Князь Моня, как уже была возможность убедиться, не любил деньги ради них самих; он жаждал богатств лишь ради наслаждений, принести которые может одно золото. У него на устах постоянно был афоризм, изреченный одним из его предков: «Все продается, все покупается — достаточно назначить цену».

         Князь Моня и Рогонель заняли места в «Восточном экспрессе»; вагонная тряска не замедлила сказаться — Моня, у которого стоял, как у казака, бросал на Рогонеля пламенные взгляды. Снаружи восхитительные пейзажи Восточной Франции разворачивали свои спокойные и опрятные красоты. Салон был почти пуст, лишь один богато одетый подагрический старикан охал, пуская слюну, над «Фигаро».

         Закутанный в просторный реглан Моня схватил Рогонеля за руку, и, просунув ее в разрез, находившийся у этого удобного одеяния на месте кармана, подтолкнул к своей ширинке. Громадный камердинер понял желание своего господина. Его здоровенная ручища заросла волосами, но оказалась весьма пухлой и более нежной, чем можно было ожидать. Пальцы Рогонеля тактично расстегнули брюки князя и схватили его исступленно топорщащуюся шишку, как нельзя лучше подтверждавшую знаменитое двустишие Альфонса Алле:

Когда подрагивает нервно ваше кресло,

Огонь желанья проникает тут же в чресла.

        Но тут вошел служащий компании спальных вагонов и объявил, что пришла пора обедать и большинство пассажиров уже собралось в вагоне-ресторане. «Отличная идея, — сказал Моня. — Рогонель, пошли сначала пообедаем!» Рука бывшего грузчика выскользнула из разреза реглана. Вдвоем они отправились в ресторан. Елда князя ничуть не поникла и, поскольку он поленился застегнуть штаны, спереди сквозь его одежду выпирал здоровенный желвак. Обед начался без особых приключений, под укачивающий перестук колес и нестройное звяканье посуды, серебра и хрусталя, нарушаемое изредка внезапным шпоканьем пробки шампанского «Алоллинарис».

         За одним из столиков в противоположном конце вагона расположились две на редкость симпатичные блондинки. Рогонель, который сидел к ним лицом, указал на них Моне. Князь обернулся и тут же узнал в одной из них, одетой поскромнее своей спутницы, Мариетту, прелестную горничную из Гранд-Отеля. Он тут же встал и направился к дамам. Кивнув Мариетте, князь обратился ко второй девушке, чью красоту искусно подчеркивала косметика. Обесцвеченные перекисью водорода волосы придавали ей весьма современный вид, который восхитил Моню. «Мадам, — сказал он ей, — прошу простить меня за эту выходку. Я представлюсь вам сам — ввиду трудности отыскать в этом поезде кого-либо из общих знакомых. Князь Моня Вибеску, наследственный господарь. Присутствующая здесь мадемуазель, то есть Мариетта, которая, без сомнения, поступила к вам в услужение, покинув Гранд-Отель, оставила за мной некий долг признательности, каковой я хотел бы погасить сегодня же. Я хочу выдать ее замуж за моего камердинера и жалую каждому из них по 50 000 франков приданого».

— Не вижу во всем этом ничего неподобающего, — сказала дама, — а тут и вовсе нечто весьма недурственно с виду устроенное. Кому вы это предназначаете?

        Монин пестик, обнаружив выход, высунул между двух пуговиц свою багровую головку. Под смех дамы, покрасневший князь запрятал свой прибор.

— Хорошо, что вы стоите так, что никому ничего не видно... хорошенькое было бы дельце... Но ответьте же, для кого сие грозное орудие?

— Разрешите мне, — галантно произнес Моня, — возложить его на алтарь вашей бесподобной красоты.

—   Посмотрим, — сказала дама, — а пока что, раз вы уже представились, представлюсь и я... Эстель Ронанж.

— Великая актриса «Франсез»? — спросил Моня.

       Дама склонила голову.

       Моня, обезумев от радости, вскричал:

— Эстель, я должен был вас узнать. Уже давно я ваш страстный почитатель. Не проводил ли я вечера в «Театр Франсез», любуясь вами в ролях возлюбленных? И,   чтобы унять свое возбуждение, лишенный    возможности дрочить на публике, запускал палец в нос и, подцепив там козявку или соплю погуще, поедал ее! Как прекрасно это было! Как вкусно!

— Мариетта, садитесь обедать с вашим нареченным, — сказала Эстель, — а вы, князь, отобедайте со мной.

       Расположившись лицом к лицу, князь и актриса не сводили друг с друга влюбленных взглядов.

— Куда вы направляетесь? — спросил Моня.

— В Вену, я буду играть там перед Императором.

— А Московский Декрет?

— Е...ла я Московский Декрет; завтра же напишу Кларети об отставке... Меня отодвигают в сторону... держат на вторых ролях... мне не дали   роль Эораки в   новой пьесе нашего Муне-Сюлли... Ухожу... Им не задушить мой талант.

— Прочтите мне что-нибудь... какие-нибудь стихи, — попросил Моня.