Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря

        Одновременно Алексина и ссала, и горячая струя, падавшая прямо Моне на пенис, разбудила их животные инстинкты. Кий начал понемногу приподниматься, одновременно надуваясь, пока, наконец, достигнув своей нормальной величины, головка не налилась и не покраснела, как большущая слива, и не установилась у самых глаз молодой красотки, которая, тут же придвинувшись к ней, все сильнее и сильнее раскорячивалась, заставляя торчащий х... войти между густо заросшими берегами ее широко распахнутой п...ды. Моня наслаждался этим зрелищем. Опускаясь, ее зад все более и более выставлял напоказ свою соблазнительную выпуклость, аппетитные округлости напряглись, а ляжки раздвигались все сильнее. Когда жопа наконец опустилась настолько, что поглощенным оказался весь болт, она приподнялась и принялась за красивые возвратно-поступательные движения, которые существенно меняли ее пропорции, и это было восхитительное зрелище. Моня, весь в говне, наслаждался от всей души; вскоре он почувствовал, как сжимается влагалище, и Алексина, пробормотав сдавленным голосом: «Блин, ну вот... кончаю», оросила своими выделениями его пах.

        Но Жопопия, которая присутствовала при этой операции и, похоже,  разгорячилась, резко сдернула ее с кола и бросилась на Моню, не обращая внимания, что вляпывается в покрывающее его говно; тут же с удовлетворенным вздохом она ввела его хобот себе в п...ду и принялась яростно бить крупом, приговаривая при каждом наскоке: «Ха! Ха!» Но Алексине пришлось не по вкусу, что ее лишили причитающегося ей добра; она выдвинула ящик и вынула из него многохвостую плетку из кожаных ремешков, которой и принялась охаживать задницу, Жопопии, отчего подскоки той стали еще более страстными. Возбудившись от этого зрелища, Алексина нахлестывала изо всех сил. Удары так и сыпались на восхитительную жопу. Моня, чуть наклонив голову набок, смотрел в стоявшее рядом зеркало, как поднимается и опускается пышная жопа Жопопии. На подъеме полушария раскрывались, и на мгновение появлялась розетка, которая тут же исчезала на спуске, когда прекрасные толстощекие ягодицы сжимались. Внизу заросшие волосами растянутые губы заглатывали огромный штырь, который при подъеме появлялся почти целиком.

        Удары Алексины быстро заставили покраснеть всю бедную попу, сотрясаемую уже сладострастием. Вскоре один из ударов оставил после себя кровоточащий след. Обе, и бичующая, и бичуемая, впали и неистовство, словно вакханки, и, казалось, наслаждались в равной степени. Распалился и Моня, его ногти принялись вспахивать бархатистую спину Жопопии. Чтобы удобнее было бичевать свою подругу, Алексина спустилась рядом с ними на колени. Ее надувшая щеки, пышная задница содрогалась при каждом наносимом ударе в паре сантиметров от рта Мони.

        К ней немедленно устремился язык князя, но тут же, ведомый сладострастной яростью, он принялся кусать правую ягодицу. Юная красотка испустила крик боли. Зубы вонзились в плоть, и свежая, замечательно утоляющая жажду кровь хлынула алым ручьем в судорожно сжавшуюся глотку Мони. Он слизывал ее, проникаясь вкусом слегка подсоленного железа. Подпрыгивания Жопопии потеряли вдруг свою размашистость, глаза закатились, оставив на виду одни белки. Из ее запятнанного собранным с тела Мони говном рта вырвался стон, и она кончила одновременно с Моней. На них, скрежеща зубами, рухнула обессиленная и хрипящая, словно в агонии, Алексина, и Моня, прильнув ртом к ее п...де, лишь два-три раза засунул туда язык, как она тоже разрядилась. Затем, после еще нескольких конвульсий, их нервы расслабились, и все трое растянулись среди говна, крови и малофьи. Они так и заснули, а когда проснулись, часы и комнате как раз били полночь.

— Не двигайтесь, мне что-то послышалось, — сказала Жопопия, — и это не горничная, ей до меня нет дела. Она, должно быть, давно легла.

       Холодный пот выступил на лбу у Мони и двух девушек. Волосы встали у них на голове дыбом, и дрожь пробежала по голым, изгвазданным в говне телам. «Там кто-то есть», — добавила Алексина. «Там кто-то есть», — подтвердил Моня. В этот миг двери приоткрылись, и в неверном свете, проникшем внутрь с ночной улицы, стали видны две человеческие тени, облаченные в плащи с поднятыми воротниками и с котелками на головах.

         Первый вдруг зажег электрический фонарик. Луч осветил комнату, но грабители поначалу не заметили растянувшуюся на полу группу.

— Это дурно пахнет, — сказал первый.

— Все же зайдем, в ящиках должны быть бабки, — откликнулся второй. В этот момент Жопопия дотянулась наконец до выключателя, и комнату неожиданно залил свет.