Одиннадцать тысяч палок или любовные похождения господаря

         Когда я остался голым, этот самый альпиец принялся меня оскорблять, называя рогоносцем, рогачем и всякими другими подобными словами, а потом, подняв плетку, обрушил ее на мой зад; первые удары показались чудовищно жестокими, но я увидел, что жена входит во вкус моих мук, и ее удовольствие стало моим. Я сам обрел в страданиях удовольствие.

         Каждый удар обрушивался мне на ягодицы как чуть чрезмерный приступ вожделения. Первоначальная жгучая боль почти сразу же превратилась в изощренную щекотку, и мой уд немедленно встал. Удары уже сдирали с меня клочья кожи, и показавшаяся на заднице кровь странным образом разогревала меня, намного преумножая мое наслаждение.

          Палец моей жены копошился среди мха, украшавшего ее прелестную п...ду. Другой рукой она подрачивала моего палача. Град ударов внезапно чуть ли не удвоился, и я почувствовал, что приближается момент оргазма. Мой мозг преисполнился восторга, подобные моменты переживали, должно быть, прославляемые церковью мученики.

         Я поднялся, весь в крови и со стоящим колом членом, и бросился на свою жену.

         Ни она, ни ее любовник не в силах были мне помешать. Я упал в объятия своей нареченной, и мой член, едва дотронувшись до золоченой шерстки у нее на п...де, выметнул под мои ужасающие вопли из себя всю малофью.

         Но альпиец уже оторвал меня от едва обретенного прибежища, а покрасневшая от гнева жена заявила, что я заслуживаю наказания.

         Она взяла булавки и стала втыкать их одну за другой мне в тело, испытывая при этом нескончаемое сладострастие. От боли я страшно кричал. Любой пожалел бы меня, но только не моя недостойная супруга: она, вся раскрасневшись, улеглась на кровать и, раздвинув ноги, схватила своего любовника за огромный ослиный х... и, раздвинув волосы и губы своей п...ды, погрузила его член внутрь —до самой мошонки, а любовник ее тем временем кусал ей груди, ну а я как безумный катался по земле, еще глубже загоняя себе в тело булавки.

         Я пришел в себя в руках у красотки Нинетты, которая, присев надо мной на корточки, выдергивала из меня булавки. Я слышал, как в соседней комнате моя жена бранится и кричит, кончая в объятиях офицера. Боль, которую мне причиняли вытаскиваемые Нинеттой булавки, смешивалась со страданиями, причиняемыми наслаждением моей жены, и х... мой, казалось, был готов от них разорваться.

         Нинетта, как я уже говорил, присела надо мной на корточки, и я не мог удержаться, чтобы не схватить ее за опушавшую п...ду бородку, палец мой соскользнул во влажную щель, но...

        Увы! В этот момент открылась дверь и внутрь ввалился жуткий botcha, то есть подручный каменщика из Пьемонта.

        Это был любовник Нинетты, и его обуял приступ безудержной ярости. Он задрал юбку своей любовницы и изо всех сил принялся отвешивать ей удары прямо у меня перед глазами. Потом он расстегнул свой кожаный ремень и начал стегать ее им. Она кричала:

— Я не трахалась с моим господином!

— Это за то, — отвечал каменотес, — что он держал тебя за шерсть на манде.

         Тщетно защищалась Нинетта. Ее пышный смуглый зад подскакивал и извивался под ударами кожаной ленты, которая свистела, рассекая воздух, словно бросающаяся на добычу змея. Через миг ее задницу словно объял огонь. Ей, должно быть, нравились подобные головомойки, поскольку она обернулась и, схватив своего любовника за ширинку, расстегнула ему штаны и извлекла наружу елду вместе с мошонкой, все это сооружение весило самое меньшее килограмма три с половиной.

         X... у мерзавца стоял, как у хряка. Он взгромоздился на Нинетту, которая скрестила изящные и трепетные ноги за спиной у работяги. Я видел, как толщенный болт нырнул в заросшую волосами п...ду, которая сглотнула его, будто пастилку, и тут же вытолкнула вновь, словно поршень. Они кончали неспешно и долго, и их крики смешивались с криками моей жены.

          Когда они, наконец, кончили, пьемонтец, рыжая скотина, привстал и, увидев, что я дрочу, осыпал меня оскорблениями и, подхватив свой ремень, принялся со всех сторон охаживать им уже меня. Удары причиняли мне страшную боль, ибо я ослаб, и мне уже не хватало сил, чтобы испытать сладострастие. Пряжка глубоко впивалась мне в тело. Я закричал:

— Сжальтесь! . .

           Но в этот момент в комнату вошла моя жена со своим любовником и, поскольку под нашими окнами старый шарманщик наигрывал вальс, обе растерзанные пары принялись танцевать на моем теле, безжалостно наступая мне на яички, на лицо, так, что скоро все мое тело было покрыто кровью.

           Я долго не мог оправиться. Я оказался отмщен, поскольку каменщик вскоре упал с лесов и проломил себе череп, а альпийского, офицера, оскорбившего своего сотоварища, тот убил на дуэли.

          Приказом Его Величества меня отправили служить на Дальний Восток, и я расстался со своей женой, которая по-прежнему мне изменяет...

          Так   закончил Катыш свой рассказ.   Он распалил и   Моню,   и польскую санитарку, которая вошла в палатку к концу рассказа и слушала его, вздрагивая от сдерживаемого вожделения.