Одиннадцатый цикл

Из еды мне принесли варево, в котором плавали куски курятины, и лепешку. Я все жадно смела. Может, чтобы забить внутреннюю пустоту чем-то, чем даже невозможно толком наесться, но если без лирики, то за две недели, пока мое тело пыталось спасти как можно больше от себя, я не проглотила ни крошки.

Есть было трудно. Умоститься на одной ноге поднос отказывался. Я свесила ногу сбоку и поставила его прямо на кровать. Повезло, что из еды только похлебка, потому что даже с ней пришлось повозиться: подставить под капли с ложки вторую руку я больше не могу.

Я не показывала вида, но с каждой пролитой каплей из меня вытекала задетая гордость. Какой чужеродной ощущалась невредимая рука. Ей пришлось заново учиться держать ложку. Я была точно оторвана от тела, и попытка подуть на дымящийся бульон приводила к тому, что все тело начинало шевелиться само по себе.

Я обожглась. Пальцы содрогнулись, ложка упала в миску, в наказание расплескивая содержимое. От досады я спихнула поднос на пол.

Оставалось только заплакать.

* * *

Наутро я проснулась от того, что обмочила постель. Когда сестры пришли менять простыни, я от стыда, от позора не выдавила ни слова – и меня наверняка сочли неблагодарной. Мать Мерильда сказала, что, по-видимому, из-за болей и неподвижности мочевой пузырь начал атрофироваться. Какой же абсурд! Отчасти было даже смешно.

Чем больше сил возвращалось, тем сильнее разгорался гнев.

Срываться на сестрах было себе дороже: в конце концов, они безропотно сносили бремя заботы обо мне. Не возмущались даже из-за моей непроходящей мрачности – и от этого я чувствовала себя еще более беспомощной: даже за нелюбезность никто не попеняет.

Вскоре мне уже не сиделось на месте. Тело не осознавало, что покорять расстояние, как прежде, оно уже не в силах. Мой дух был слишком непокорен и велик для такого немощного вместилища.

Я потянулась за костылем, который пригодился лишь раз, когда сестры меняли постель. Простая задача встать да выстоять оказалась страшным вызовом моим силам и гордыне – и первая же попытка шагнуть перечеркнула все старания. Я распласталась на полу. Монахиням кричала не помогать. Не послушали.

Я воскресила тот случай в памяти, прикидывая, в какой момент допустила ошибку.

Нужно попробовать подняться самой, пусть сестры и велели звать на помощь. Я теперь мало на что гожусь, но одной победы еще могу достичь: самостоятельно научиться ходить. Я уперла глаза в половицы и сосредоточилась. Сердце зачастило в предвкушении. Щеки разувались на выдохе, пальцы на левой ноге нетерпеливо сучили друг о друга.

И вот я рывком с кряхтением взмываю на ногу… и в высшей точке осознаю свою глупость. Из-за слишком сильного толчка меня завалило плашмя вперед. Я поморщилась, сжав зубы от удара, который развеял неутихающее чувство жжения во всем теле.

В дверь постучали.

– Нора, все хорошо? – справилась монахиня.

– Отлично! – пропыхтела я.

Каким же черным божествам надо молиться, чтобы этот кошмар закончился или хотя бы на меня перестали глазеть с жалостью? По счастью, монахиня была из понятливых: ее шаги удалились от двери. Я облегченно вздохнула.

Подтянув костыль, я кое-как сумела сесть и некоторое время глядела на забинтованную правую ногу. При перевязке сестры обнажали жуткую черную корку, придающую культе сходства с обугленным поленом.

– Ну-ка, Нора, еще разок, – подбодрилась я.

Натужившись, я умостила здоровую ногу под себя и, качаясь взад-вперед, приподнялась, а затем что есть мочи выстрелила собой ровно вверх.

Устоять теперь вышло, но всего секунду. Меня зашатало; напряженно пыхтя, я перескакивала на месте, пытаясь найти равновесие, чувствуя, насколько тонка его грань. Я запрыгала к шкафу, и на полпути нога подвела. Не зацепилась, не поскользнулась, а просто подломилась, как травинка, отчего я грузно рухнула на пол.

И вновь я покривилась от удара; вдобавок теперь и колено заломило. Я хотела отжаться от пола, но рука затряслась. У меня вырвался вскрик боли. До шкафа пришлось доползти по полу и там, собрав скудные силы, подтянуться наверх за ручку дверцы. Я опять подогнула под себя ногу и для устойчивости припала к дверце щекой.

Долго еще мучительные попытки заново научиться стоять носили меня от койки к шкафу. Мгновениями казалось, правая нога подстрахует, но потом я все вспоминала.

Лишь вымокнув и окончательно разуверившись в своей затее, я жалким червем заползла в кровать и даже не удосужилась поднять костыль.

* * *

Силы возвращались ко мне под руку с незваным дружком. Я всегда была такой вспыльчивой? Настроение менялось поминутно, по поводу и без. Я то лежала пластом, то кипела от ярости, а в перерывах, когда оставалась один на один с собой, лила слезы.

Ночи были беспокойными. Испепеляющее пламя горящей церкви раз за разом настигало меня во сне, поглощая тело неосязаемым жаром, от которого я просыпалась вся в поту.

Я рассказала матери Мерильде, что утраченные конечности как будто горят огнем. Это нормально, успокоила она.

– По магическим меркам? – допытывалась я.

Она мягко улыбнулась.

– По человеческим.