Одиннадцатый цикл

Это ощущение, объяснила монахиня, называется фантомными болями, а помимо них, меня мучает и так называемый фантомный зуд.

Вскоре запрет на отражающие предметы был снят и мне дали на себя посмотреть, прежде описав, куда протянулся ожог и как я выгляжу сейчас.

Сестры явно были рады, что шрам не стал причиной истерики, как вид забинтованных культей.

Красавицей я все равно не слыла, и мама считала свою наружность весьма посредственной. Миниатюрные черты лица, слегка крючковатый нос, самые обычные глаза, близко сидящие под навесом бровей, небольшой рот с тонкими губами. И по-мужски очерченная челюсть.

Теперь же по щеке и вниз по боку шеи тянулся непрерывный шрам, к тому же мне опалило висок. Наплевать, это не смертельно.

Когда все вышли, мать Мерильда присела на кровать.

– Завтра вас переправят в Клерию.

Я с неожиданным для себя удивлением посмотрела на нее. Почему-то казалось, что эта палата навечно стала мне новым домом. Я кивнула, не вполне понимая, что меня ждет.

– Как вы вообще? – Она теперь говорила ласковее, чем в самом начале. – Простите, глупость, – помотала монахиня головой. Я улыбнулась. – С учетом состояния у вас все хорошо?

– Что хорошего, мать Мерильда? – вздохнула я. – Посмотрите на меня. Какой от калеки прок?

Она нахмурилась и пристально посмотрела мне в глаза.

– Послушайте, не хороните себя раньше времени. Вам многое еще открыто.

– Что, например? – хмыкнула я.

– Это вам надо выяснить самой.

– Вы не понимаете. У меня был один путь – воинский, но судьба меня его лишила.

Мать Мерильда замолчала.

У меня опять зачесалась невидимая лодыжка, и я непроизвольно к ней дернулась. Стало так тошно, что я с рассерженным рыком ударила туда, где она должна быть.

Она улыбнулась, глядя на меня.

– Давайте хотя бы научу одной хитрости. – Мерильда выудила на свет ручное зеркальце и велела свесить левую ногу с кровати. – Смелее, – добавила она, видя мое недоверие.

Я повернулась на кровати так, что левая ступня, как велено, повисла слева.

– Где чешется? – продолжила монахиня. Я растерялась. – Где зудит нога?

Она не в себе, что ли?

– Мне ее отрезали, – напомнила я.

– Просто покажите, – посмеялась мать Мерильда.

Я вздохнула, но все же уважила ее и показала на отсутствующую икру. Сестра, встав, опустила зеркало напротив уцелевшей лодыжки.

– Видите отражение? – спросила она. Я кивнула. – Отлично. А теперь почешите здоровую ногу в том же месте.

До меня вдруг дошло, к чему это все, и я повиновалась.

Невероятно, помогло! Да, зуд только притих, а не иссяк, но тем не менее.

Поделившись этим фокусом и советом, что большое зеркало поможет лучше, мать Мерильда пожелала добрых снов и оставила меня набираться сил перед завтрашней поездкой.

Глава сорок третья Далила

Полагают, что архангелов всего семь, первый из которых – Великий Архонт. Один был сотворен увечным и слепым, посему Архонт даровал ему одно из своих колес, чтобы тот прозрел.

– «Предания о высших существах». Микаэла Дуритц

Уже не один месяц меня всюду преследовало тягостное чувство тревожного ожидания. Зерна паранойи взошли ростками бредовых иллюзий. Казалось, куда ни пойди, всюду наткнешься на осуждающие взгляды, от которых ни скрыться, ни сбежать. Установить же личность незваного зрителя, осквернившего мое сокровенное уединение, так и не выпал шанс.

Ублажать себя не грешно, однако и выпячивать этого не принято. Это просто данность жизни, которую не осуждают и не обсуждают.

Пугало другое: я обнажила не только тело, но и душу, излила поток безудержных чувств. Оказаться на виду в столь интимную минуту было все равно что некогда попасться брату в хлеву с ножницами у запястья.

Первую неделю я сходила с ума. Стала рассеянной, отрешенной, во время разговора уходила в себя, и люди недоумевали, что со мной. Вся церковь знает о моем позоре, твердо верила я.

И все же лицо мое озарялось привычной ласковой улыбкой. Пустяки, отвечала я, всеми силами стараясь поддержать обман.

Лишь теперь, шагая по коридорам, я чувствовала, что дурманящее чувство паники стихло и превратилось в комочек сдержанной тревоги. Не терпелось отвлечь себя утренним занятием с матерью Люсией.

Старая наставница по обыкновению ждала меня с любящей, нежной улыбкой. Избавленные от ангельского надзора, мы сблизились друг с другом еще сильнее.

Как ни странно, больше мне было некого назвать подругой – даже Ясмин, которую я полюбила не меньше. Та просто не знала меня, а Люсии я открывалась свободно, не таясь. Это здорово спасало.

Сегодня после чашки чая и умиротворяющей медитации она завела разговор первой.

– Ты какая-то зажатая.

Я раскраснелась.

– Так заметно?

Она пожала плечами и потянулась за сдобным печеньем, откусила краешек последними зубами.

– А почему раньше не сказали? – продолжила я.

И вновь Люсия повела плечами.

– Хотела, но раз сама не открываешься, значит, неспроста.

Я потупилась.