Одиннадцатый цикл

Мы чужды этому царству смерти. Наша непорочная белизна здесь блекла и меркла до мутных тонов растворенного в грязной воде молока.

Втекли в лагерь наши слаженные вереницы, словно плывя над землей, и устремились мимо серых строений к главному шатру в середине, откуда доносился хор погибели.

Мне доводилось бывать в лазаретах для вельмож, которым по карману всевозможные удобства и лучший уход. Покинув Клерию, они занимали остаток дней тем, что лежали на шелковых простынях и вкушали яства, как бы дразня себя отражением былой жизни.

Сюда же, в Харлоу, свозили всех остальных, кому не на что доживать отведенный срок в роскоши. К такому жизнь и вправду меня не готовила. Лагерь походил на ядовитую реку, по которой умирающие сплавляются в небытие на сырых корягах.

Люди рядами лежали на драных простынях в паре шагов друг от друга. Кругом дети звали маму и папу, и их душераздирающий плач еще глубже рассекал мое и без того надтреснутое сердце.

Насыщенный запах лакрицы кружил голову. Из-за людского скопища было так душно, что от дурноты меня прошиб пот. Стоны преследовали повсюду. Возглавляла наши вереницы мать Маргарет, стоящая со скорбным и мрачным лицом, но собранная и хладнокровная: слишком уж давно она знакома с этим кошмаром.

Годы между тем сказывались на ней все сильнее. Старость брала свое: тело увядало и ходить приходилось с тростью – которой, впрочем, было не сломить ее нрава. Взыскательная и строгая монахиня не терпела невежд и витающих в облаках бездельниц. Помощь она самоотверженно несла везде и всюду, где требовалось, а трость даже превратила в средство кары.

На входе в шатер, у которого многие прикрыли нос рукавом, мать Маргарет продолжила описывать нам болезнь и обстановку в лазарете.

Мы все здесь были матерями наравне с ней, однако сами совсем недавно приняли сан. Начинался новый виток нашего обучения – куда более ответственный.

– Откуда гниль взялась? – спросила одна из новоиспеченных матерей в наших рядах.

Мать Маргарет пожала плечами.

– Неизвестно. Ею нередко заражаются от больных, но порой болезнь находят и у тех, кто не имел с ними сношений.

Другая сестра спросила, насколько все-таки гниль заразна. Ее голос при этом ощутимо дрогнул, и многие на этих словах опасливо попятились к выходу.

– Бывает по-разному. Если черная субстанция попадет в рот или другое телесное отверстие, опасность большая. Не снимайте перчаток и не позволяйте на себя кашлять. Местные лекари работают посменно, чтобы снизить риск.

Я подняла руку.

– Да, мать Далила? – сказала она.

– Нечто похожее вы рассказывали о грибковых спорах. Если зараза передается через выделения и размножается в теле носителя, не может ли она быть грибковой? И цвет выделений на это указывает.

Мать Маргарет приятно удивилась.

– Какая проницательность, мать Далила!

Пусть мы с ней и равны в сане, было трудно не затрепетать от комплимента.

– На этом, увы, сходство заканчивается. Лечение против грибка не спасает от гнили, к тому же других грибковых образований в телах больных не обнаруживается.

Тут в памяти всплыли слухи о Полуночном цвете, но заговорить было неловко. Слухи эти кошмарны и берут начало в стоках и закоулках, куда не достигает сияние Клерии. Поговаривают, подчас больных гнилью запирают в сыром помещении и кормят сахаром, пока на коже не распустится нечто похожее на темные цветки, и якобы если употребить лепесток, то вознесешься на вершину блаженства.

– А что обнаруживается? – спросили позади меня.

Я повернулась. То была Кандис – та самая, кто с первого моего дня в Праведницах так пристально за мной наблюдала.

Мать Маргарет кивнула.

– Прошу за мной.

Мы направились в просторную часть шатра с подобием стола, кое-как сплетенного из прутьев. На нем лежал труп, вокруг которого шумно роились тучи мух.

Сестры не сумели сдержать отвращения. Одну, я слышала, вырвало съеденным завтраком, на что вторая попеняла ей: перед поездкой в Харлоу есть не стоит.

Умерший на столе, по-видимому, скончался от гнили – а если нет, то однозначно из-за разреза через всю брюшную полость и грудную клетку.

Тело было таким черным, что, если бы не слой слизи поверх, оно сошло бы за обугленное. Внутренние органы были аккуратно разложены на столе слева. По сути, мертвец представлял собой усохшее черное безобразие.

Судя по длинным сальным прядям, протянутым от черного кома плоти и кости на месте головы, труп принадлежал женщине. Черным у нее все было и внутри грудной клетки, словно в стволе сгнившего дерева. Тошнотворный запах лакрицы сменило более знакомым смрадом разложения.

– Вот что остается от зараженных. Разъеденная изуродованная гнилая масса.

– Мать Маргарет, это же нелогично, – заговорила Ясмин. – Вы говорили, заразе выгодно, чтобы носитель жил как можно дольше. Что она сама хочет жить, а не убивать.

– Да, все верно, но гниль… гниль стремится губить и только губить. Так было всегда с самого ее зарождения в эпоху третьего Цикла.

Глава сорок четвертая Далила