Одиннадцатый цикл

Еще не установлено, откуда пришла гниль. Кто-то полагает, что источник ее лежит в недосягаемых глубинах Минитрии. Каков он, я даже думать боюсь.

– Лекарские записи о первой вспышке гнили. 3 ц. 212 г.

Лишь после знакомства с лагерем, после того как многие сестры укротили первый позыв сбежать, мать Маргарет кончила свой урок. Последнюю стадию гнили и чувство безысходности при виде такой тучи больных в одном месте нам уже не позабыть.

На вопрос, кто готов остаться и помочь местным лекарям, мало кому хватило глупости поднять руку. Например, мне.

Ясмин всеми силами меня отговаривала, но назад пути нет. Раз стольким людям здесь нужна моя помощь, сидеть в монастырских стенах я не имею права. На удивление, со мной скрепя сердце осталась и она.

Кроме нас вызвались еще четыре сестры, включая как всегда неотразимую и хладнокровную Кандис.

* * *

Неделя – столько сестрам предстояло провести в Харлоу, но мне, как донесла мать Винри, отвели не больше пяти суток. Пришлось, стиснув зубы, это проглотить.

Какой здесь был разгул смерти! В глазах умирающих читались мольба о помощи и в то же время смертельная обреченность. Эта помесь отравляла душу.

Помощи от меня оказалось немного: я могла разве что облегчить агонию, время от времени протирая склизкую кожу гниющих холодной мокрой тряпкой. Пусть всего на миг, но это утишало боли. В остальном я лишь таскала воду и помогала в уходе за несчастными. На мой вопрос, нет ли красок, чтобы унять боль, одна из сестер потрясенно вскинула брови.

– Какие краски, ты что? Краска слишком ценная, чтобы короне выделить ее на такую прорву больных, – угрюмо пояснила она и с двумя бадьями плещущейся воды ушла к шатру.

* * *

– Почему ты осталась? – полюбопытствовала я у Ясмин вечером первого дня.

Она вздрогнула от неожиданности и повернулась ко мне. Мы были в столовой сестер и лекарей, где на ужин подавали картофельную похлебку с репой и солонину с черствым хлебом.

– А сама-то? – раздраженно огрызнулась она.

– Потому что хочу помочь. Я здесь нужна.

Ей, казалось, стыдно открыть душу.

– Ну вот, кто бы сомневался. Знаешь, со святой дружить очень трудно.

На что она взъелась? Чем я так ее разозлила? Стало грустно, ведь Ясмин – единственная моя подруга-ровесница и лишиться ее не хотелось.

– Ты на меня в обиде? – спросила я, усаживаясь с ней за стол.

– Что ты, что ты, – ерничала она. – Ты же всегда такая правильная!

Нет, все же обида налицо.

– Ясмин, – подалась я к ней. – Чем я тебя рассердила, скажи?

– Ничем! – воскликнула она и хлопнула по столу так, что из тарелки выплеснулось. Все умолкли, устремляя на нас взгляды. Прежний гомон вполз обратно в столовую не сразу.

– Просто… дай побыть одной. – Ясмин встала, и в этот миг я непроизвольно схватила ее за руку. Она бросила на меня недоуменный взгляд сверху вниз.

Не знаю, почему этот вопрос настиг меня именно сейчас:

– Ясмин, это ты подглядела за мной в спальне?

Наверняка она. Любая другая бы уже всем разнесла.

Подруга вырвала руку.

– Ты о чем вообще? – гневно и не менее озадаченно нахмурилась она и, не дожидаясь ответа, удалилась.

Я смотрела ей вслед. Значит, не Ясмин? Из-за чего тогда обида? Я угрюмо уперла взгляд в похлебку. Есть совсем расхотелось, и, отпихнув тарелку, я направилась обратно к больным.

* * *

Еще не один час забота об умирающих меня не отпускала. Ходить по рядам всеми покинутых, несчастных людей в лунном свете было жутковато.

Весь лазарет канул во мрак. От сероватой до угольно-черной, кожа больных скрывала их очертания в ночи. Лежащие прямо на земле то стонали, то бредили вполголоса, и лишь мягкий свет фонаря прокладывал мне тропку между ними. Я в этом мире – незваный гость, белое пятно, пронзающее холст черноты.

Я ходила от больного к больному, отирая их тела, смывая мутный пот с тошнотворным запахом.

– Брешна, ты? – послышался старческий женский голос.

Свет моего фонаря раздвинул занавесь тьмы, высвобождая из тугой хватки ночи хрупкого вида старушку.

– Нет, не Брешна. Я мать Далила.

Я присмотрелась к ней. Гниль уже отняла у нее зрение: белую пленку поверх зрачка изъело черными точками слизи.

– Понятно, – расстроилась она.

– А вас как зовут? – Хотелось проложить хоть какой-то мостик над нашей неохватной пропастью.

– Ингрид.

– Прекрасное имя.

Она усмехнулась – хрипло из-за мокроты.

– Давно мне комплиментов не делали, – уныло посетовала старушка.

– И зря, вы их достойны, – бодро ответила я.

– Хорошая ты девочка.

Я положила ей тряпку на лоб.

– Приятно. – Ингрид сомкнула веки. На мгновение ее как будто окутали мир и спокойствие.

– Сейчас еще добавлю, – отшутилась я.

Тут старушка распахнула глаза и уставилась на меня, как зрячая. Под темно-серой, в трещинах, кожей ветвились черными корнями вены.

– Мне совсем немного осталось на этом свете, – сказала она. Я не нашлась с ответом. – Вот бы только напоследок меня навестила Брешна.

– А кто это?

– Моя дочь.

– Хотите, разыщу ее?

Ингрид помотала головой.