Одиннадцатый цикл

Его нужно остановить.

Я хлестнул поводьями. Зефир, пыхтя и фыркая, помчал в сторону вожака. Я держал меч наготове, но внезапно конь во что-то влетел и отрывисто взвизгнул, а меня вышибло из седла прямиком на груду мертвецов. Тело заляпало грязью вперемешку с кровью. Зефир где-то сзади испуганно взоржал. Я крутанулся…

И у меня упало сердце.

Брюхо жеребца было вскрыто, а внутренности поглощала адского вида горбатая акарша.

– Не-е‑ет! – Кровь в жилах моментально вскипела.

Лишь теперь стало ясно, какой на переднем краю разразился бардак. Хаос, вопреки нашим усилиям, доломал фронт; бойцы рубились один на один. Все-таки наблюдать за этим гибельным валом сверху и самому нырнуть в кровавую пучину – совершенно разные вещи.

Я в последний миг заметил над собой чудовищную дубину и еле успел кувырнуться, вскочил на ноги; клинок впился акару в шею.

О Зефире горевать некогда: я в гуще врагов.

Пришлось броситься в бой. Легкий, как перышко, клинок закружил, стегая акарскую плоть сам по себе и прорубая мне путь к безобразной акарше, которая лакомилась телом Зефира. До чего омерзительная тварь! Рот и руки в крови, дряблая оголенная грудь свисает до живота… В Зефире между тем еще теплилась жизнь: конь сипел и силился поднять голову в агонии.

Мой клинок филигранно снял ей голову с плеч. Она даже не успела шелохнуться.

Я продвигался вперед. Меч превратился в мельтешащую косу, неслышно распарывал глотки, словно убийственный шепот Кэйлу. Акарский предводитель же, наоборот, буйствовал, как неукротимая стихия, расшвыривая моих солдат.

Движения его были отточены до совершенства, удары – столь выверенны, что пробирал трепет. Они завораживали своим неистовством, задающим темп схватке. Чувствовалась в его манере боя и доля хитроумия. Сбоку на вождя бросились двое. Круглым щитом он закрылся от правого, а удар левого блокировал палицей и крутанулся, чтобы их по инерции пронесло вперед. Оба зашатались, и он обрушил вес оружия на правого.

Спереди атаковала еще пара. Акар отбил первый удар и взял палицу двумя руками, вдарил по солдату. Сокрушительный удар откинул его прямо в товарищей, сшибая весь ряд.

И вновь на него бросились. Молодой вожак ухнул солдатам под ноги. Взрыло воронку, и, протянув палицу по земле, он взметнул ее снизу вверх, подбрасывая врага.

Тут вождь прервался и обратил взгляд на меня. Мои люди отступились. Вся земля кругом алела от крови, стоны и рев смешивались в какофонию. Ростом мы с ним были равны. Нагой по пояс, он имел только щит и палицу, а я стоял в помятом, заляпанном доспехе. Немногие чистые участки, еще не утратившие блеска, отражали зарево пожара. Палица, успел я заметить, тускло светилась под обсидиановой поверхностью. Ее внутреннее сияние, пульсируя, мерно гасло, покуда не иссякло совсем.

Я потянулся снять шлем и слишком поздно увидел мчащего сбоку акара. Он бы тотчас рассек меня топором, если бы вождь на него не рявкнул. Тот остановился и заворчал, но пошел на попятный – а напоследок, пусть недовольно, еще и поклонился ему.

Я кивнул.

– Благодарю. – Пришлось прикрикнуть. Не знаю, понял ли он.

– Ты сильный и честный воин. Я обязан оказать тебе должное уважение.

Как бегло он говорит по-байрски, пусть и с грубым утробным произношением.

– Довольно проливать кровь. Отведи войска.

– Я могу сказать то же самое, – ответил он. Мы оба не сдадимся, и оба это понимали. – Назови имя. Я должен знать, кого убью.

– Эрефиэль Нумьяна.

Вождь кивнул.

– А я Сун’ра, сын Мукто. Предводитель всех акар. – На этих словах он занял низкую стойку, подняв щит и палицу.

Мукто… знакомое имя. Сейчас некогда о нем думать: все мысли были только о войне. Я всмотрелся в черную палицу, прикидывая ее свойства. Это оружие – полная противоположность моему. Взмахи придают Берениэлю быстроты и легкости, а палица с каждым ударом набирает вес и мощь.

Мы стояли друг напротив друга, объятые сиянием пожара и стоном воинов, с которым жизнь окончательно покидает тело, и все кругом застилало запахом пота, крови и гари. Танцующее полымя рождало вокруг нас красивый рисунок теней.

Я тоже занял стойку, перехватывая щит и меч, пока все расступались, освобождая нам место.

И я ринулся на врага.

Глава девяностая Эрефиэль