Одиннадцатый цикл

– Вера, Иеварус. Вера. Только вера могла излечить меня от слепоты. Если честно, я не ожидал, что Далила явится сюда так скоро. Она должна была стать моей последней жертвой, настоянной на сладостном горе, – протяжно растолковывал брат Клеменс. – Те Скитальцы в театре тоже воплощали образ веры, полный силы. Но вере Ясмин не было равных. Как и сокровенной любви, которую таила в сердцах семья простых тружеников. А Далила… – Он помотал головой. – После смерти родных она тебе ни к чему. Попомни мое слово, горе выест ее изнутри.

Иеварус не произносил ни слова, холодно наблюдая. Раненый монах продолжил.

– Я заблуждался на твой счет. Все-таки тебе открыто великое будущее. Я дам куда больше, чем Далила. Предоставлю все, что пожелаешь. Ты же стремишься обрести свою суть, да?

– Ты ошибаешься. Далила, Нора и остальные частицы многому меня научили. Далила, несмотря на горе, испытывает сочувствие. От Норы исходит ярость, но она воплощает надежду – не свою, а тех, кто ее окружает. Моей яростью стал Хрома, и раз воля так стремится ее обуздать, значит, не просто так. – На этих словах его руки с тонкими длинными пальцами вновь вытянулись к брату Клеменсу.

Медальон вспыхнул насыщенным желтым.

– Что ж, ладно. Ладно! Тогда я стану твоим страхом!

– Этого я и хочу.

Разделывая престарелого монаха на куски, Семя с холодным любопытством вслушивалось, как он вопит, и сравнивало с Далилой. Звериный, бешеный крик поднимался из недр нутра – оттуда, где так расцвела неподдельная агония. Иеварус напоминал ребенка, который отрывает крылья стрекозе.

Вначале он отделил пальцы. Монах заверещал на весь лес. Как Далила? Нет, не совсем. Трещали кости, хрустели, ломаясь, суставы, лопались надвое натянутые кожа и плоть. Муки были беспредельны, однако Далила выплескивала отчаяние несколько иначе.

Дальше Иеварус пустил в дело волосы – те, отвердев, пронзили кожу брата Клеменса.

Нет. Этот крик совсем не похож.

Тело монаха стало для Семени диковинной игрушкой, музыкальным инструментом из плоти и костей, который можно истыкать, покуда не отыщешь нужную ноту. Иеварус играл на нем совершенно невозмутимо, без тени удовольствия и угрызений совести.

– Вы все чудовища! Все чудовища! Я был прав! – визжал брат Клеменс. Обезумев от боли, он переходил с пронзительного рева на смех и обратно.

Иеварус тщетно испробовал все. Оставалось только вырвать монаху пламенные глаза.

Из опустевших глазниц брызнули кровавые слезы, и в этот момент Вдохновенный убийца разразился воплем вселенского отчаяния – в точности как Далила. Он был преисполнен боли от страшной невосполнимой потери, и поверхность медальона тут же окрасилась в чистейший и ярчайший желтый.

Эпилог

Частью обычаи Владык непостижимы для смертных. По слухам, когда свершается вознесение и Хаар расступается, с утеса отбывает один зеруб с ларцом в виде куба, сотворенным руками Хитродея. Куда лежит его путь, неизвестно.

– Трактат о политике Владык. Бартоломью Чесвик

Дева-матерь вновь провожала Иеваруса сквозь чрево утеса Морниар.

Они шагали по узким высоким коридорам, свитым в запутанный клубок, пока впереди не предстали двойные двери.

Семя было наряжено в церемониальные одежды из эфемерной искристой материи, блещущей, как россыпь бриллиантов в черной пропасти. Шлейф одеяния струился, растекался за Иеварусом по полу коридора и тронного чертога, который оказался за дверями.

На том его конце восседало на внушительном высоком престоле иссохшее тело Верховного Владыки.

При нем находились несколько придворных созданий.

Первая – Сиэли, долговязое существо с фарфоровой маской вместо лица, ныне облаченное в грубую обсидиановую броню и сапоги с загнутыми носами. Колени ее были искривлены, руки отвесно нависали над полом, а жуткая маска ни на миг не отворачивалась от Иеваруса. Напротив расположился Наставник. Он парил у трона над ступенями пьедестала, с любопытством взирая на Семя.

Ближе всего к Верховному Владыке был безголовый червь Сирми, выпускающий из тела руки, в которых держал органы чувств. Одна, извилистая, с зажатыми в кисти глазами, и сейчас торчала на месте головы.

Подле присутствовали еще разве что Эолус, отпрыск юнгблода с шевелящимися рогами и цепким хвостом, и двое Владык-стражей на карауле у входа.

Поступь Семени гулко разносилась по всему помещению. Не из-за громоздкой обуви – Иеварус был бос – а скорее из-за строения самого чертога. Здесь никому и ничему не утаиться от Верховного Владыки: он услышит все.

Иеварус подошел к пьедесталу и остановился. Лишь тогда потусторонний голос монарха нарушил тишину.

– Кровь от крови моей, я исполнил твою волю. Когда око мое зашло и восстала луна, тебя, против наказа, не стало в царстве моем. Низойти к подданным и обрести средь них суть – таково было твое пожелание, когда возвратили тебя ко мне.