– Первый демон был сотворен из серы, но с добрым и чистым сердцем. Эту чистоту разглядела Лилит – смертная, чье настоящее имя затеряно в веках, – и отдала себя этому созданию, в котором не было зароненных зерен зла и погибели, как в ее собратьях. Породила Лилит множество демонов, изваянных ее богатым воображением, но люди убоялись и возненавидели их, а Владыки раздули это пламя. Демонов заточили в стенах, что ныне зовутся Пепельным лесом. – Люсия говорила мрачным, глубоким, задумчивым голосом, черпая слова из омута печали.
– Не святотатствуйте, нельзя, – аккуратно напомнила я вполголоса, будто сами стены услышат.
Старая монахиня усмехнулась.
– Дитя, мы с тобой в темнице. Жизнь невольницы или смерть – где же тут милосердие? – вздохнула она. – Право слово, поскребешь эти стены и под белизной увидишь такую же черноту, как и везде.
Я задумалась над этим, а она пригубила чай.
– Ну что, приступим?
Глава тридцать четвертая
Далила
…одна из этих реликвий – кольцо бурь. Когда не рыскали еще по морю чудища, жил-был на свете один странник. Избороздил он далекие воды вдоль и поперек, достиг края света и узрел царство вечных штормов. Разверз мореход портал в этом краю и соединил его с кольцом, дабы в любой миг призывать на подмогу грозовые шквалы.
После занятия с матерью Люсией ко мне зашла мать Винри.
– Идем со мной, – велела она.
Наши шаги гулко разлетались по опустевшим белым коридорам. Мы проследовали на улицы, запруженные рабочим и зажиточным людом. Солнце стояло в зените, и удары нашего церковного колокола подтверждали, что уже полдень.
Ясное небо радовало всех, хотя на мостовых еще блестели лужи от вчерашней грозы. На миг в них как будто промелькнули лица павших у Седого холма.
Вспомнилась семья, с которой я не виделась уже не один год. Отца наверняка удручило ненастье. Надеюсь, урожай собрали тучный и дождь не залил поля.
Помню, здесь мать Эльзия объясняла нам устройство простертых до океана водоводов, смывающих с глаз долой городские нечистоты.
Мать Винри не сказала, куда меня ведет. Мы вообще не говорили.
Вскоре мне предстало каменное здание скромной наружности – с виду благочинный и аскетичный монастырь в сердце города. Его венчали шпили, в окнах были розовые витражи, а в вышине бдели на страже отвесные горгульи, подпертые мощными контрфорсами. Творение готики; ничего пестрого и кричащего, как и приличествует смиренной монашеской обители.
Мое любопытство пересилило.
– Куда мы идем?
– Навестить братьев из другой ветви нашей церкви – Служителей. Это дьяконы и жрецы со своими обязанностями.
Мы взошли по ступенькам к огромным стрельчатым дверям из темного дерева. Их поверхность усеивали шляпки железных клепок, а сверху над головой посередине висели огромные железные кольца.
Вошли мы в малые двери сбоку, за которыми нас встретил жрец в рясе. За ним раскинулась истинно церковного вида зала с горсткой Служителей. Мы вступили в притвор.
Наш жрец был в толстом буром шерстяном одеянии и, как вся братия, наголо обрит. Морщины непостижимой тайнописью повествовали о жизни и преклонных годах.
– Мать Винри, мы вас ожидали, – поклонился он и повернулся ко мне. – И вас, драгоценная гостья.
– Зовите меня мать Далила. – Я раскланялась в ответ.
– Непременно. А я – брат Джон.
Монах повел нас через неф своего священного дома. Тянулись к высокому потолку покрытые серым известковым раствором стены. Свет и воздух проникали сквозь высокие окна слева и справа. Виму в конце нефа венчал алтарь на пьедестале, так что за службой здесь приходилось наблюдать с запрокинутой головой.
Поскольку Владыки, высшие существа, непостижимы для смертного разума, никаким предметам и никаким образам не воплотить в себе их бесконечной благодати – кроме одного знака. Знака спирали.
Если Зрящие прикладывают ко лбу кольцо из пальцев как символ вечного ока, то у нас принято большим пальцем закручивать от края груди к сердцу спираль.
Знания Владык беспредельны, бездонны, и человек не осмыслит их, покуда не низвергнется по спирали в круговерть, расщепляя разум надвое.
Вот и здесь наверху стрельчатого оконного витража закручивался к центру символ спирали.
Служить Владыкам – значит вручать себя во власть их благодати и добродетели, не углубляясь чересчур в области высшего порядка.
– С чем пожаловали, брат Джон?
Мы повернулись на сильный, с хрипотцой голос. К нам с тростью шагал пожилой, но еще не растерявший статности монах.
О его трудностях говорили наравне с тростью и глаза, бесцельно шарящие по стенам. Впрочем, держался слепой с завидной уверенностью и шел по монастырю свободно и обыденно, не выказывая ни страха, ни растерянности.
– Брат Клеменс, – кивнул брат Джон.