Одиночество и свобода

Вопрос, кому заказывать книгу, обсуждался в издательстве и еще через полгода. 3 октября 1954 года Адамович писал Алданову: «Отчасти смутило меня то, что сказал мне Терапиано: Он получил письмо от Глеба Струве, который сообщает ему, что Чех<овское> изд<ательст>-во хотело поручить писание “Истории эмигр<антской> литературы” кому либо из парижан. Было будто бы два кандидата. Но т. к. возникло опасение, что парижане будут восхвалять и превозносить все парижское, то книга поручена ему, Глебу Струве»[29].

В результате было принято весьма разумное решение напечатать обе книги, и исторический обзор эмигрантской литературы Глеба Струве, и сборник статей Адамовича. Обе они вышли уже под занавес деятельности издательства имени Чехова, одна в 1955, другая в 1956 году. В том же 1956 году издательство перестало существовать.

Давно повзрослевшие писатели младшего поколения были крайне огорчены, узнав, что Адамович не намерен писать о них в книге. Но предъявлять гамбургский счет своим старым приятелям, а потом выяснять с ними отношения Адамовичу совсем не улыбалось, он предпочел отговориться обещаниями второго тома, в который, якобы, должны войти статьи о тех, кого не было в «Одиночестве и свободе» (заодно это объясняло и намеренное отсутствие иерархии, и слишком бросающееся в глаза отсутствие Ходасевича, Цветаевой и Георгия Иванова, статьи о которых он по разным причинам не хотел включать в книгу). Из писателей младшего поколения в книге были упомянуты лишь трое, те, кого уже не было в живых, – Поплавский, Штейгер и Фельзен.

Свое решение Адамович объяснял В. С. Яновскому в полушутливом письме от 23 ноября 1954 года: «Получил Ваше дерзкое и нахальное письмецо сегодня утром, и по горячим следам отвечаю немедленно, ибо боюсь “отойти” и поддаться своей всепрощающей кротости.

Во-первых, откуда Вы, молодой человек, знаете, что если бы я о Вас в книге написал, то написал бы хорошо? М. б., было бы там такое, что ничего кроме ужаса и возмущения у Вас не вызвало бы?

Во-вторых… но этого в двух словах не скажешь! Я ни о ком, кроме стариков и классиков, в книге не пишу, исключение – Сирин, да и то, потому, что написал о нем давно, еще не зная плана книги. Ну, я написал бы о Вас, – и написал бы хорошо! Но ведь есть еще много имен – Ваших сверстников и коллег – о которых писать мне трудно. Что бы это было, какие вопли бы поднялись! Я вообще пишу “взгляд и нечто”, без системы, и пропускаю даже кое-кого из стариков, именно чтобы пропуски не были истолкованы пренебрежительно. Но буду непременно писать второй том – и там будут все “подстарки”, как выражалась Гиппиус, и Вы, их краса и украшение. Мне правда очень жаль, очень обидно, что выходит так. Иначе не могу: Варшавский, думаю, это понял, поймите и Вы! Да и какое значение имеет книга? Во-первых, выйдет ли она? Затем, – кто ее станет читать? 50 человек, au grand maximum![30] Дабы искупить вину, обещаюсь и клянусь написать о Вас в газете, как только Вы для сего представите повод, а газету читают тысячи <…> Не сердитесь»[31].

В сентябре 1955 года книга появилась на прилавках магазинов и вызвала, как и ожидалось, самые разные отклики, причем не только в печати. Старшее поколение в целом осталось ею довольно. Адамович, которого эти отклики, что бы он там ни говорил, все же волновали, писал Алданову 12 октября 1955 года: «Очень был рад узнать, что моя книга не только не “раздражила” Зайцева (как уверяла Вера Ник<олаевна>), но даже будто бы ему понравилась. Ремизов тоже доволен, хотя с оговорками. Зато Набоков, по сведениям Терапиано, “рвет и мечет”. Не знаю, почему: из-за характера ли книги вообще, или из-за главы о нем. Ничего обидного для него лично, по-моему, в книге нет. С отсутствием имени Зурова Вера Ник<олаевна> примирилась, узнав от меня, что глава о Набокове включена по ультиматуму покойника Вредена (“Я так и думала”)»[32].