Одиночество контактного человека. Дневники 1953–1998 годов

Через несколько минут Алиеву звонит Горбачев.

– Почему вы отказались приехать? Мы все подчинены закону.

Много говорили о культе личности.

Он сказал:

– Сталину нужно было развивать то, что начиналось раньше. Почему единомыслие? Как без спора?

Замечательный сюжет о запасниках. Рассказ служителя подвалов. Оказывается, там есть зал, где хранятся десятки скульптур Сталина в целлофановых мешках. Сюда с разрешения министра или секретаря ЦК приезжают люди, восторгаются живописью и скульптурами, а потом говорят: «Старье, говно».

29.7.87. Гулял с Граниным. Говорили сдержанно и мало. Встретили Чингиза Айтматова и Сергея Залыгина[327]. Поговорили. Чингиз сказал, что в его интервью в «Огоньке» вырезано высказывание о военных расходах, о том, что он, депутат, не знает, куда идут народные деньги. «Молодец», – похвалил его Гранин.

Чингиз сказал: «Напишите пьесу, которая взволновала бы мир. Вы же пишете пьесы?» Я ответил, что сейчас пишу прозу. Но я достаточно критичен к себе.

«Это большинству не удается», – сказал он.

«Я – профессионал, что немало», – сказал я.

18.4.93. У Льва Гумилева[328] спросили: умен ли был Мандельштам?

– А зачем это ему? – удивился ученый. Как точно!

Поэт, как и художник в широком смысле, – это интуиция. Если интуиция есть, то возникает поэт, если нет, то Гранин, «чертежник» (слова Ф. Абрамова)[329].

30.12.93. Лихачев Дм. Серг. сказал о Гранине очень точно:

– Это отчаянный солдат, который первым бросается на разминированное поле.

Глава пятая « Я еще опишу это все, но первое чувство – чувство потрясения и счастья! » (Роман о В. Калужнине)

Вряд ли есть много книг, которые пишутся так. Словно бы наобум. Тем удивительней, что все получилось. Во-первых, подтвердилась догадка о забытом художнике. К тому же – что совсем невероятно! – его картины не пропали, а дождались своего часа у приютившего их благодетеля. Главное, впрочем, то, что в сонме ленинградских гениев тридцатых – шестидесятых годов появилось имя Василия Павловича Калужнина[330].

В 1985 году отец задумал роман «…Вечности заложник»[331], выбрав в качестве героя неизвестного живописца. Не только неизвестного почти никому, но неизвестного ему самому. О том, что существовал такой художник – якобы превосходный, он узнал от своего приятеля, искусствоведа Б. Суриса[332] (запись от 1.1.85). Представляю, как удивлялся Борис Давыдович: вот, мол, что за судьба! Где-то это хранится, но кто станет заниматься!

Что руководило отцом, когда он решил искать? Детская мечта найти клад? Уж точно не здравый смысл. Он-то как раз подсказывал: не берись! Мало ли что привиделось Сурису в захламленной коммуналке! К тому же и времени прошло много. Если до сих пор не всплыло, то ситуация скорее всего безнадежна.

Тут к месту вспомнить мой разговор с одним нью-йоркским галерейщиком. Тот, кому не удалось заявить о себе при жизни, говорил он, должен стать достоянием родственников. Ничего большего, чем их спальни и кабинеты, он уже не украсит.

Даже не представить, чего бы мы лишились, если бы рассуждали так. Сколько раз бывало, что художник жил без зрителя, а после его смерти ситуация менялась. Те, кто его не замечал, становились поклонниками. Случалось, интерес возникал слишком поздно. Вот и на сей раз поиски начались с фамилии, неточного адреса и общей оценки: «Большой талант!»

Когда отец рассказывает об этом, то дистанции почти не чувствуется. События в романе происходят очень близко к тому, как они описываются в дневнике. Кажется, дневник он действительно держал у правого локтя и время от времени в него заглядывал: что происходило дальше? Все ли было так, как помнится?

Чуть ли не полромана написано (и прочитано читателем), а Калужнин еще впереди. Вроде как свет в конце туннеля. Автор поговорил с его учениками, а картин все нет. Над страницами по-прежнему висит вопрос: а был ли мастер? Не придумали ли его Сурис и те, кто о нем вспоминает?

Наконец, работы находятся. Сначала немного графики, а потом всё остальное. Сомнения сразу отпадают: вот он, Калужнин. У художника продающегося этапы и периоды рассеяны по свету, а у безвестного собраны в одном месте.

Итак, перед нами произведение в популярном литературном жанре «поисков сокровищ». От Лондона и Стивенсона его отличает то, что речь не о золоте и бриллиантах, но о чем-то таком, что долгое время считалось хламом и едва не попало на помойку.

Что подвигло отца на многомесячные волнения? На этот вопрос у него был ответ. Вслух такое не произнести, но от дневника не может быть тайн. «Ю. И.[333] вывез все, что подверглось бы полному забвению, сложил в мастерской и словно бы ждал сигнала свыше» (запись от 12.6.85). Да, именно так. Свою задачу он понимает как миссию. Возможно даже, указание.