Одиночество Мередит

— Мередит, то, что ты делаешь… работа, которую ты проделываешь… это все для тебя самой, — произнес он, когда я наконец замолкла и вернулась к поеданию хлеба. — Ты делаешь это не ради меня, или Сэди, или Селесты, или кого-нибудь еще. Ты делаешь это ради себя — и ты этого заслуживаешь. Понимаешь?

— Пытаюсь.

— Никто не ждет от тебя совершенства.

— Боже. Звучит как еще одна аффирмация Дианы.

Он улыбнулся:

— Может быть, эта приживется?

— Может быть.

День 1426 Пятница, 1 4 июня 2019

— Сегодня я бы хотела просто поговорить. Без всякой терапии.

— Конечно, Мередит. Есть что-то конкретное, о чем вы бы хотели поговорить?

Диана положила локти на стол и слегка подалась вперед. Я в очередной раз поразилась ее красоте. Огненно-рыжие волосы, алебастровая кожа, глаза как два бездонных озера.

— Я бы хотела поговорить о своей матери.

— Хорошо. Мы давно о ней не говорили. У вас был какой-то контакт?

— Она звонила несколько недель назад. Все прошло не очень хорошо.

— Могу себе представить.

— Мне всегда становится плохо, когда она звонит. Но сейчас… я злюсь. Я злюсь на нее и хочу о ней забыть. Не знаю, как со всем этим справиться.

— Я бы удивилась, если бы вы не испытывали к ней злости.

— Мне кажется, я не смогу ее простить…

— Вы долгое время были жертвой психологического насилия, Мередит. Я бы сказала, всю жизнь.

— Я не жертва, — произнесла я тихо, но сердито. — Мама всегда говорила…

— Что говорила ваша мама?

— Она говорила, что жертвы слабые и стараются привлечь к себе внимание.

Теперь я слышала ее голос, слова, пробивающиеся сквозь клубы сигаретного дыма. От тяжести ее взгляда во мне закипел адреналин, все внутри скрутилось жгутом. У меня месячные. Или болит горло. Или сломан палец после того, как она прищемила его дверью. Это не имело значения. Ее посыл всегда оставался одинаковым: я все драматизирую и веду себя как эгоистка.

— Как вы думаете, может, ваша мать была не права? Если бы она сейчас оказалась здесь, с нами, и просто слушала, не имея возможности причинить вам боль своими словами или действиями? Что бы вы ей сказали?

— Я бы спросила ее, почему она так со мной обращалась.

— И как, по-вашему, она бы отреагировала?

— Вероятно, она бы рассмеялась.

— Допустим, а что, если бы она была искренней, если бы захотела попросить у вас прощения? Как думаете, что бы она ответила в таком случае?

Я попыталась представить маму искренним человеком. Таким, который заботится о чувствах других, не испытывает удовольствия от жестокости, который способен сказать: «Прости». И не смогла. Проще было бы создать ее заново, клеточку за клеточкой.

Я не сознавала, что ушла в себя, пока голос Дианы не стал громче. «Мередит». По ее тону я поняла, что она произносит мое имя не в первый раз.

Я снова сосредоточилась на ее лице:

— Простите.

— Я вас потеряла. Вы в порядке? Хотите передохнуть? Выпить воды?

— У меня есть немного.

Я взяла со стола бутылку и сделала глоток. Я и не заметила, что у меня пересохло в горле. Допила воду залпом.

— Давайте я сформулирую иначе. Что бы вы хотели услышать от своей матери? Если бы она была способна показать свою уязвимую сторону?

— У нее нет уязвимой стороны.

— Мы все так думаем, Мередит.

— Ну, тогда она отлично ее скрывает.

— Да, похоже. Мередит, я пытаюсь помочь вам отделить себя от поступков вашей матери. Да, она вела себя с вами жестоко. Но не из-за вас. Вы можете придумать причину такого ее поведения?

Я тяжело вздохнула, чувствуя дикую усталость от вопросов Дианы. Мне бы хотелось, чтобы она иногда находила ответ сама, хотя я уже поняла, что смысл происходящего в другом.

— Не знаю, — призналась я. — Мне кажется, она была несчастна. Я действительно ничего не знаю о ее детстве, о ее жизни до нас. Честно говоря, большую часть времени она была как чужая. У нее был такой щит — мы не могли через него пробиться.

— Вы говорили, что вам становится плохо, когда она звонит. Как вы думаете, что можно с этим сделать?

— Сказать ей, чтобы перестала звонить?

— Хм… как вариант. Или перестать отвечать.

— Это не так просто.

— Уверены?

Я смотрела куда угодно, только не на Диану. На стену кухни. На пол. На свои ногти — определенно пора делать маникюр. Сегодня на мне была кофта с короткими рукавами. Я смотрела на родинку у основания большого пальца. Перевернула руку, легонько коснулась мягких рубцов, изучая хронологию своих шрамов.

Наконец я перевела взгляд на Диану:

— Мне так кажется.

— Мередит, поймите, здесь все зависит от вас. Вы сами можете устанавливать границы. Вам не обязательно с ней разговаривать. Не обязательно видеться. И вы не обязаны ни перед кем оправдываться за свои решения. Ни перед ней, ни перед сестрой, ни перед кем бы то ни было.

— Хорошо, — пробормотала я, продолжая тереть руки. И сказала «Прости» себе четырехлетней, девятилетней, двенадцатилетней, тридцатишестилетней.

— Это первый шаг. Следующий — попытаться отпустить то, что произошло в прошлом. Не потому, что она заслуживает прощения. А потому, что это мешает вам жить так, как вам бы хотелось. И я говорю не только о способности выходить из дома.

— Не только?

Она покачала головой: