Одиночество шамана

То, что мы думаем о других людях, не всегда совпадает с реальностью. Но, наверное, было бы невыносимо скучно жить, если бы наши, так сказать, физические, реальные ощущения были тождественны воображаемому, тем более душевным переживаниям. Иным из нас нет ничего слаще любовных мучений или всяческих терзаний, связанных с отношением к нам других людей. И мы выдумываем, очаровываемся и увлекаемся, расстаёмся с иллюзиями и улыбаемся судьбе, посылающей грусть, или, напротив, впадаем в томительную сладость меланхолии: каждому – своё; каждый, сам того не подозревая, не может обходиться без душевных пыток. Когда всё в жизни получается, и сама госпожа Удача торопливо бежит впереди, расчищая путь, человеку вдруг становится невыносимо скучно: нужна какая-то встряска, волнения, пусть и глупые; высокая страсть и низменные желания, слезы отчаяния и восторг маленьких радостей. Возможно, всё это помогает понять самого себя, свои истинные потребности и сущность других людей, которых мы любим, ненавидим или которые нам – всё равно, есть они или нет, но без них, оказывается, чего-то недостаёт в этой жизни.

В своих фантазиях мы – самые красивые, самые умные, значительные, и весь мир кружится вокруг нас, всё – для нас и все – для нас. Даже если мы в чём-то неправы и отлично знаем это, всё равно находим оправдание своим поступкам, и в мыслях исправляем их, поднимаясь над собой выше, а может, не считаем нужным делать такие попытки: наши слабости – продолжение наших достоинств, и тому, что другим кажется отвратительным, всегда находится разумное и, быть может, убедительное оправдание.

– Достигая внутреннего спокойствия, обычный человек признаёт свои ошибки, – вдруг сказала аоми. – Но просветленный человек на этом не останавливается. Он не обвиняет себя, а просто делает из неудач выводы.

– Однако, ты философ! – Андрей даже не попытался скрыть иронию. – По-твоему, достаточно сделать вывод – и всё в жизни получится. А что, если умозаключение неверное? Кто точно знает, что истинно, а что ложно?

– Вечные вопросы! – ласково откликнулась Ниохта. – Человек задаёт их с тех пор, как перестал понимать мир, в котором живёт.

– Да ты что? – рассмеялся Андрей. – Наука только и делает, что объясняет мир, открывает его законы, изучает сущность миропорядка. Сейчас любой старшеклассник знает больше, чем какой-нибудь академик из девятнадцатого века. Как это так – человек перестал понимать мир?

– Лист, оторвавшийся от дерева, уже не живёт с ним в единстве, – ответила аоми. – Так и человек, переставший быть частью природы, забыл нечто очень важное. Вспомни: ваши гениальные учёные твердили, что природа – не храм, а мастерская, и человек в ней – работник. И до чего же вы доработались, а? Земля возненавидела вас: тайфуны, ураганы, землетрясения – это её ответ человеку, который уничтожает леса, поганит реки, загрязняет воздух, разрушает недра.

– Слова! – хмыкнул Андрей. – Всё это – слова, красивые и высокопарные. Согласен, человек наломал дров на Земле. Но, как говорится, лес рубят – щепки летят. В результате человек достиг прогресса…

– И ты веришь в то, что говоришь? – перебила его аоми и вдруг захохотала-заухала как филин.

Увлеченный разговором, Андрей и не заметил, как птица Коори влетела в яркий круг. Граница, отделяющая тьму от света, оказалась позади, впереди и вокруг – ничего особенного: большая поляна с густой травой, в которой краснели угольки саранок, за ней – редкий березовый лесок, справа – косогор, на нем возвышался то ли обугленный дуб, то ли большой темный камень, слева – невзрачное озерцо, поросшее камышом и рогозом. С косогора к нему резво бежал по камешкам говорливый ручеек. Над ним висели пушистые клочья тумана, похожие на растрепанные ветром шары ослепительно белой сахарной ваты.

Один, особенно большой, клок тумана зацепился за куст ивы и покачивался на конце ветки, похожий на оборванную занавеску. Вдруг её отодвинула сухонькая загорелая рука, и к ручью вышла низенькая и кругленькая, как блин, бабка в халате из голубой дабы. По вороту и обшлагам рукавов шли нашивки из черной материи и кружева. Стоячий воротничок из цветного ситца с черными нашивками подпирал морщинистый подбородок. Медные пуговицы и побрякушки ачиа30, украшавшие подол, поблескивали на солнце. Вслед за этой старушкой явилась другая – длинная, похожая на сучковатую палку: покто31 болтался на ней бесформенной тряпкой.

Эта живописная парочка, не обращая ни малейшего внимания на Андрея, принялась бродить вдоль ручья.

Коори захотела пить и подошла к воде. Она набирала её в клюв и, подобно обычной курице, запрокидывала голову, чтобы проглотить воду. Птицу не смутило, что старушки подошли прямо к ней и принялись у её лап выковыривать из земли какие-то корешки. Она лишь недовольно встряхнула крыльями и, скосив на них желтый глаз, продолжила неторопливый водопой. Высокая старуха, между тем, наступила на хвост Коори, ещё шажок – и нога женщины вошла в туловище птицы – легко, как острый нож вонзается в кусок сливочного масла. Коори издала недовольный клёкот и ущипнула бабульку за щиколотку.