Одиночество вдвоем

Вот сидит Лала, его жена. Вместе — седьмой год. Неплохой человек, хорошая хозяйка, прекрасная мать. Она учительница, на хорошем счету. Мягкая, отзывчивая. Казалось бы, чего еще? Любит его, любит семью. Но и она иной раз не понимает его, его, своего мужа, с которым живет бок о бок вот уже который год. Почему ей надо говорить — вот сейчас сделай то-то и то-то, а затем — вот это и это? Ведь она сама должна догадаться, что сейчас следует сделать то-то и то-то, а затем — это и это. Ведь выбор действия диктуется временем и необходимостью, а не указкой со стороны. Средства — соответствующие обстановке, обстоятельствам. Цель — еще один одно полезное для семьи дело. Хорошо бы проэкспериментировать — провести всем трудящимся целый рабочий день точно с такой вот отдачей всех сил, всего душевного жара на своих рабочих местах. Чтобы они отнеслись к своим служебным обязанностям так, как относятся к своим семейным, личным проблемам. Всего один день, ради эксперимента, что стало бы? Может, ничего особенного. Но производительность труда, его эффект улучшился бы как минимум раза в три.

— А папа уже баиньки хочет, — пропела жена.

— Мы с ним гулять еще будем, правда, пап? — Светочка подошла к отцу и обвила его шею пухленькими ручонками.

— Обязательно. — Бабирханов перестал фантазировать, встал и пошел собираться. — Одевайся, доченька, пойдем к фонтанчикам.

Света обрадованно подскочила, задев ножкой шнур от телефона. Телефон грохнулся на пол.

— Света, ну Света, — недовольно произнесла Лала, поднимая аппарат, — ты все можешь разбить от радости. Какая же ты неспокойная.

— Работает? — Бабирханов уже был в пальто и, нагнувшись в коридоре, зашнуровывал ботинок.

— Работает. Только вы недолго. А я пока посуду перемою. И сорочку поглажу.

— Ну, пошли?

Зазвонил телефон. Бабирханов снял трубку.

— Алло…

— Это я, сынок. Ну, как вы там?

Бабирханов знал обыкновение матери. Подождет до девяти, потом позвонит сама. Так было каждый день после его женитьбы. Даже тогда, когда у Бабирханова не было телефона, мать просила его звонить каждый вечер хотя бы из автомата. Или днем с работы.

Голос матери показался ему несколько встревоженным.

— У нас все в порядке, мама. Как ты?

— Ты не собирался зайти?

Бабирханов понял — надо проведать. Опять что-то выкинул его брат Маил.

— Сейчас же еду. — Положив трубку, он присел на корточки перед замершей возле него дочери.

— Мишка ты мой, косолапый, я должен ехать к бабуле.

Подошла Лала — слышавшая разговор и догадавшаяся обо всем.

— Буянит? Опять?

— Наверное, отказался от лекарства. Сейчас все выясню. — Неожиданно он пнул ногой стул.

— Что с тобой? — испугалась жена.

— Да надоело. Сколько можно с ним нянчиться? Я миллион раз говорил маме — ничего не исправишь, это такая болезнь, которую никогда не вылечишь. Заглушить на время можно. Ко не больше. Она отказывает себе во всем, экономит. И что? Одаривает врачей подарками. А они ее убаюкивают надеждами. Сколько можно? Двенадцать лет она себя тешит иллюзиями, мучается сама. Вся извелась, но не признается в этом. Ладно, разберемся. Но с меня довольно. И с нее тоже.

— На нервничай. Светочка испугается.

— Я пошел.

Бабирханов вышел на улицу.

Мелкий дождь, зарядивший с утра, не переставал и вечером. Мостовая, казалось, была тщательно кем-то вымыта. Памятник Нариманову, высвеченный снизу двумя скрещивающимися прожекторами, был скорее похож на колоссальную статую Рамсеса II.

Бабирханов зашагал к остановке. Вскоре показался и автобус, переполненный до отказа. Впрочем, его это не смущало — ехать надо было одну остановку.

Мама, женщина лет пятидесяти, открыла и тут же приложила указательный палец к губам.

Это означало — состояние брата агрессивное. Надо быть поосторожнее. Такое состояние можно ликвидировать уколом, от которого больной, как правило, всячески уклонялся.

Она поняла вопросительный взгляд Бабирханова и в ответ быстро вложила ему в карман паспорт и пенсионную книжку.

— Ты можешь купить хлеба? — достаточно громко, чтобы услышал брат, спросила мама.

— А этот дармоед сам, что ли, не может? — довольно зло ответил Бабирханов.

— Сам ты дармоед, сукин сын, — брат вышел из комнаты.

Глаза его безумно блестели. Заросший густой щетиной, он скорее походил на уголовника, чем на больного.

— В этом доме я мужчина, а ты убирайся к себе. А если кто-то будет пудрить мне мозги, зарежу как собаку этим вот ножом.

— И меня, своего брата, тоже?

— Любого.

— Ну тогда сам иди за хлебом.

— Мне он не нужен, кому надо, пусть сам и идет.

— Маме надо.

— Плевать!

Он порывисто шагнул в комнату, прикрыл дверь.

— Тогда за хлебом пойду я. — Бабирханов перевел взгляд на мать. — Никак?

Она покачала головой. На укол тот никак не соглашается. Да это было понятно по его состоянию.

Бабирханов спустился вниз, нашел телефон-автомат. Минут через сорок подъехала машина скорой специальной помощи. Бабирханов пошел навстречу.

— Сюда, — показал он двум рослым молодым санитарам. Следом вышел и водитель.

Поднялись на третий этаж. Бабирханов своим ключом отпер дверь и знаком пригласил остальных.