Одиночество вдвоем

— Спасибо. Передохну и поднимусь. А ты чего здесь сидишь?

— Ключи потерял. Вот и жду отца.

— Пойдем к нам.

— Спасибо. Посижу подышу чистым воздухом.

Тетя Полина с подозрением покосилась на него.

— А он не вреден, этот чистый воздух?

— Смотря какой организм.

Неодобрительно покачав головой, тетя Полина начала нотацию.

— Не наделал бы ты глупостей. Я тебе, как мать, говорю — одумайся. Думаешь, не понимаю? Я все замечаю. И не только я. Все замечают.

— Что замечают?

— Глаз не сводишь с ее балкона. А у нее братья — настоящие азербайджанцы.

— А я, по-вашему, синтетический?

— Ну, ты с образованием, культурный. А они…

Бабирханов недовольно перебил ее.

— Выходит, понятие чести свойственно только необразованным, некультурным?

— Да ты к словам-то не придирайся. Оставь ее. Приведи семью. У тебя такая дочь.

— Дочку я люблю, — не сразу ответил Бабирханов. Затем резко повернулся к ней. — Тетя Полина, прошу вас, в своей семье я разберусь сам. Всем доброжелателям, и вам в том числе, большое спасибо. Договорились?

Тетя Полина встала.

— Ну, как знаешь. Хотела как лучше…

— Спасибо, — перебил он ее, — большое спасибо.

— Конечно, она симпатичная, хорошенькая, честная. Но ведь у тебя семья. — Она неожиданно подалась вперед, к нему и тише добавила. — Был бы с умом и потихоньку бы все наладил. И волки сыты, и овцы целы. Ну, я пошла.

Неожиданно, откуда ни возьмись, перед Бабирхановым вдруг вырос второй брат Эсмиры.

Вид у него был самодовольный, наглый. Прищуренными от удовольствия глазами он смотрел на Бабирханова, пытаясь спровоцировать драку.

— Сукин сын, — прохрипел он, — пройдем за угол, поговорим.

В конце двора показался отец с большим арбузом в руках. Бабирханов подбежал к нему, взял ношу, и они присели.

— Не меня ждешь? — спросил отец.

— Тебя.

— Знаю. Вот твои ключи.

— Найду, папа, найду, — послушно отвечал Бабирханов, — вот увидишь, найду.

— Днем я заезжал домой, отдохнул, потом поехал на набережную. По-моему, наша бакинская набережная одна из лучших. Ты согласен?

— Согласен, папа, согласен.

Отец помолчал, украдкой наблюдая за сыном.

— Сегодня звонила Светочка, внученька моя родная…

— Да? Что она говорила?

— Просила, чтоб ты приехал и забрал их оттуда.

— Я их туда не посылал, — упрямо ответил сын.

— Не кипятись. Бог с ней, с Лалой, но Света…

Сын тронул его за рукав.

— Папа, умоляю тебя, не вмешивайся. Я умоляю тебя, слышишь? Мне и так тяжело.

— Бери такси и привези их.

— Да пойми, дорогой ты мой, я ей нужен так же, как шифоньер или пианино в доме. Не больше. Она никогда меня не любила. Ей просто нужно было более или менее удачно выйти замуж. И тут я случайно подвернулся.

— А ты? — Отец посмотрел в глаза сыну. — Ты-то любил ее?

Бабирханов промолчал.

— Не знаю. Может быть. Но потом остыл, когда стал замечать ее деловое отношение к семье. Именно деловое. Это меня оттолкнуло.

— И притянуло к Эсмире, да?

Бабирханов не выдержал. Сорвавшись с места, он быстро зашагал прочь, раздраженно приговаривая:

— Я же просил тебя, папа, я же просил тебя, папа…

Старый Бабирханов грустно покачал головой.

— Влип, влип. Весь в меня!

Обиженный на все и на всех, Бабирханов не заметил, как оказался на улице. Он шел быстро, никого вокруг не видя и не слыша. Его любимая улица — проспект Нариманова, бурлила своей жизнью. Повсюду — то там, то здесь слышались веселые голоса, шутки, смех. Вот двое парней, наперебой что-то рассказывающие миловидной девушке, громко захохотали. Девушка рассмеялась тоже, скорее, в знак солидарности. Вот взвизгнул тормозами новенький «жигуленок», из которого выскочил солидный мужчина и почти бегом направился к уже закрывающемуся гастроному. У павильона вод хныкал мальчуган, тщетно пытавшийся разжалобить свою мать.

Бабирханов внезапно остановился, поймав себя на мысли, что целенаправленно идет в никуда. Волнение не покидало его, наоборот, крепло и переходило в раздражительность. Он был зол, — не на отца, а вообще на все. Что-то мучило его, не давало покоя.

Неопределенность — состояние гнетущее. Человек привыкает ко всему — и к неожиданной радости, и к непредвиденной трагедии. К неопределенности — не может.

Он нашарил в кармане монету и позвонил из первого попавшегося ему на пути телефона-автомата.

— Ну, как ты там? — нетерпеливо спросил он, услышав до боли родной голос.

Эсмира тяжело вздохнула.

— Чего ты от меня хочешь?

— Тебя.

— Возвращайся в семью.

На миг он, растерявшись, потерял дар речи.

— Что? Что ты сказала? Повтори, — глухо простонал он.

Казалось, она была непоколебима.

— Забудь меня. Приведи жену. И не звони больше.

— С ума сошла! Что с тобой?

— Приведи жену. Я прошу тебя. Очень прошу.

— Выходит, ты меня не любила? — жестко, повысив голос, спросил он.

Эсмира промолчала, потом шумно перевела дыхание.

— Тебе не надо знать об этом.

— Что с тобой сегодня? У тебя болит что-нибудь?

— Ничего у меня не болит.

По паузе Бабирханов понял — сама не своя.

— Не узнаю себя, — сердито начало она, — я на все вдруг стала болезненно реагировать. До трех-четырех не сплю. А утром встаю с тяжелой головой.

— Сегодня же передам через кого-нибудь снотворное.

Эсмира не ответила. Бабирханов ясно слышал ее дыхание.