Одиночество вдвоем

— Ну, как хотите. Не хотите, не помогайте. — Неприкрытая досада начала брать верх. — А я, между прочим, все время выгораживаю вас перед главврачом. Он настаивает на товарищеском суде.

— Ну и пусть, — безразлично ответил Бабирханов, — надеюсь, не расстреляют.

Заведующая поднялась.

— Такой пустяковый вопрос для него, — обиженно проговорила она, — один звонок — и все в порядке.

Бабирханов тоже встал.

— Я же сказал вам — никакой он не родственник.

Она сердито развела руками.

— Ах, оставьте, ради аллаха. Не принимайте меня за такую наивную. А жаль, — она многозначительно окинула его взглядом и демонстративно гордо вышла, хлопнув за собой дверью.

«Мне еще родственников высокопоставленных не хватает для полного счастья, — раздраженно подумал он, снимая халат, — дармоедов именитых». Он подошел к умывальнику, вымыл руки, затем, вернувшись к столу, удобнее устроился и подвинул к себе телефон.

Номер не отвечал. Бабирханов удивился. Куда она могла деться? Почти не выходит из дому.

Бабирханов заметно разволновался.

Он снова нетерпеливо набрал номер.

— Что ты так долго не подходила? — недовольно спросил он, когда Эсмира наконец подняла трубку.

— Я только что вошла в квартиру.

По учащенному дыханию нетрудно было догадаться в истинности сказанного.

— И где была? — хмуро спросил он.

— Ездила в городское бюро по обмену жилплощади.

— Зачем?

Несколько помедлив, Эсмира решилась.

— Так надо было. А ты принял мое условие?

Он начинал терять терпение.

— Зачем ты ездила в бюро?

— Там работает человек, которого я давно люблю, — с готовностью ответила она.

Бабирханов осекся и долго молчал.

— И ты с ним встречаешься? — дрогнувшим голосом спросил он.

Пощады не было.

— Думаю, тебе не следует знать об этом.

Стиснув зубы в бессильной злобе, он жестче повторил свой вопрос.

— Я тебя спрашиваю, встречаешься или нет?

Выждав небольшую паузу, Эсмира ответила:

— Не хотела тебя огорчать, но ты вынудил. Да. И уже давно.

В комнате все закружилось — стол, ширма, кушетка, раковина. Почва, став мягкой под ногами, превратилась в болото, скорее в пропасть, в которую начался стремительный спуск.

— И он к тебе неравнодушен? — упавшим голосом спросил он, цепляясь за спасительную для слуха соломинку, вряд ли бы выдержавшую такую нагрузку.

— Больше я к нему.

На какую-то секунду падение в пропасть приостановилось, затем с удвоенной скоростью начался взлет.

— Как же ты можешь. — Бросив трубку телефона, Бабирханов рванулся к крану. Умылся и, не протеревшись полотенцем, сел перед вентилятором. Включил его. Не вставая с места, он нашарил в столе успокоительное, принял одну таблетку.

Прохлада, навеянная вентилятором, и его гул постепенно успокаивали вконец обессилевшего от потрясения Бабирханова. Просидев так минут сорок, он выключил искусственный холодок, подошел к зеркалу. Да, вид побитый, подумал он. Из-за женщины. Так мне и надо! Разве я не тот, который еще в студенческие годы убеждался в коварности женщин? Тот ведь, тот. А почему допустил такую оплошность? Нет, конечно! Надо перестраиваться. Это жизненно необходимо. Это важно для меня самого и для моей семьи. Единственный сын из троих детей, который самой судьбой призван опекать живущих в отдельности родителей, заботиться о больных брате и сестре, своей семье, наконец… А я? Чем занят я? Глупостями, которые просто не следует делать в моем возрасте.

Он сидел, опустив голову на скрещенные на столе руки. Принятый «реланиум» умиротворял, успокаивал, звал ко сну. Размолвка с Эсмирой отошла на задний план, уступив место горькой действительности.

Он подумал о том, что давно уже не заходит к матери, ограничившись телефонными переговорами с ней. Что не приносит ей продукты, которые она, в силу укоренившихся правил распорядка своего дня, просто не успевает закупить. Да и не только не успевает. Он считал, что просто обязан это делать. И радовался, приходя к матери или к себе домой с удачными покупками. Они, покупки, все равно делились поровну — между его семьей и матерью. Теперь он это делает изредка, а мать, оберегающая покой сына, никогда ему не напоминает о домашних нуждах.

Бабирханов поймал себя на том, что, живя рядом с отцом, редко видит его. Реже, чем следовало бы. А он, отец, стареет, стареет на глазах.

Бабирханов взглянул на часы. Скоро десять. Он поднялся, запер дверь и прошел к выходу. Кивком поздоровался со сторожем, вручил ему ключи и поспешил домой.

В просторном уютном кабинете главврача, обставленном красивой современной мебелью, собрались человек тридцать врачей и медсестер сто шестнадцатой поликлиники. Товарищеский суд, учиненный над Бабирхановым, шел уже целый час. Председательствовал хозяин кабинета, выполнявший одновременно функции судьи и государственного обвинителя. Рядом с ним чинно восседала знакомая завотделением. Главврач вновь повернулся к Бабирханову, не стоявшему перед ним, а сидевшему напротив.

— Так вы сказали, что видели их впервые?

— Да, именно так.

— Странно, — нелепо заморгав, удивился тот, — среди бела дня, в поликлинику, в кабинет врача спокойно входят двое с целью ограбления.

Бабирханов был невозмутим.

— Вероятно, так.