Одиночка

Фигура Тани (она же Элла Кац) напоминала мешок с картошкой. Вместо носа у нее был хищно загнутый совиный клюв. Ее лаза за увеличительными стеклами квадратных очков, казались неестественно выпученными, глядя в них нельзя было понять, то ли она искусно умеет прятать свои мысли, то ли у нее никаких мыслей нет и быть не может. Как же страшна она станет в неизбежной старости, глядя на нее, не раз с содроганием думал Павел.

В большинстве случаев, люди делают подлости не по злому умыслу, а по нерассудительности. Таня, с усердием достойным лучшего применения, всячески опровергала эту закономерность. Чтобы выслужиться перед Поганевичем, она доносила ему на всех, и ябедничала она с величайшим удовольствием, поскольку ко всем относилась с затаенной недоброжелательностью. В общем, это была та еще парочка, под стать друг другу, как два сапога всмятку.

Единственным доверенным лицом и наперсницей Тани Кац была народная целительница Божедарка Тарасовна Шевченко-Басыстюк. Божедарка была раскорячена, как коряга, заросшая свалявшимися в войлок волосами, с сердито вылупленными глазами и запорожскими усами. Своим, неизвестно почему насупленным видом, она напоминала широко растиражированный на деньгах портрет поэта, фамилию которого носила, да и телосложением она была похожа на представителя противоположного пола. Больше всего Божедарка любила насылать порчу. «Помогая» очередной визитерше, она изначально кодировала ее на успех предприятия.

– Сделаю! Ох, и сделаю! Так сделаю, пока в гроб не ляжет, не забудет! – потирала руки Божедарка и улыбалась, то есть показывала свои желтые клыки. Ее клиентура, в большинстве своем брошенные жены и любовницы, тотчас подпадали под пресс обаяния мужеподобной Божедарки.

– Купи кусок мыла и возьми иголку, – азартно научала Божедарка. – Положи их рядом и перекрести их каждое отдельно обратным крестом. А после скажи: «Иголка, это ты, та имя, имя ее назови, гадюки той подколодной, а мыло – мой заговор против тебя препоганая. Истаешь, сука подворотная, и станешь, как эта иголка, и нутро твое изгниет в земле, как эта иголка!» Та серьезно кажи, так, начэ их голяком у себя в постели застукала, лопни ее задница вдоль и поперек! Чтоб ее, сукаебину, проблядь подстилочную, проняло от макушки до пяток, до самых ее печенок, бодай они у нее наперекрут стали! Болячка ей в мозги! Будь же она проклята снизу до верху, отныне и довеку, чтоб не было ей ни на сем, ни на том свете, ни дна, ни покрышки!

Чтоб ее злою корчею скорёжило, а пятки к затылку загнуло, чтоб ее лихоманкой затрясло и падучей об землю вдарило, чтоб у ней зубы повыпадали, чтоб она стала лысой, как колено, чтоб ее коростой покрыло от подошв аж по самое темя, чтоб она, сколько жила, столько подыхала, но, ни умереть, ни жить не могла, а только б лежала та гнила. Тьфу ты, гиена стервоядная! – плюет Божедарка, вытирая пену с усов, – Чтоб она сдохла от раковой чахотки! Чтоб она сгнила! – увязнув в этом пожелании, повторяется Божедарка, злобно тараща мутные бельма точь-в-точь, как размноженный на дензнаках поэт.

– Воткнешь иголку в мыло и закопаешь то мыло в укромном месте, где никто не ходит. В земле мыло начнет разлагаться и таять и она, лярва распаскудная, тоже начнет сохнуть и гнить, да так, что на нее противно и плюнуть будет, пока не станет худая, как иголка, а когда иголка поржавеет, то и она сгниет заживо. Будь она неладная тройным неладом! Будь она проклята сто раз по разу, уебище подзаборное! Не-е… Не так! ‒ кажется мало Божедарке. ‒ Под самый конец, надо чтобы она пухла и опухла так, чтобы у нее глаза лопнули, чтоб ее раздуло, как пузырь, чтоб ее разорвало и раскидало! Эх, найти бы отпечатки следов ее ног, та гвозди в них повбивать, и дустом посыпать… ‒ мечтательно представляет себе Божедарка.

Знаменательно, что Божедарка никогда никого не проклинала известным проклятием Дафана и Авирона, которым любил проклинать своих соплеменников Моисей, страшным проклятьем бедности, бесплодия и насильственной, позорной смерти. Маловероятно, что она его забыла, память у ней была дай бог каждому, скорее всего, бедная Божедарка его не знала. Такое упущение. И, что характерно, никто из ее коллег и добрых друзей ей это нужное проклятие не подсказал. Павел не уставал удивляться, какие все-таки черствые несообщительные люди нас окружают.

«Это бес, а не женщина!», ‒ с восхищением отзывался о Божедарке народный целитель Кралич, безобразный карлик с бородавкой на носу и длинными редкими волосами, стянутыми на затылке резинкой. У Кралича был длинный торс и короткие ноги, он всегда забывал, что у всякого волшебства есть свой предел и когда у него не получалось, колдовал вовсю, откалывая невообразимые выходки. Этот гаденыш часто раздражался по пустякам, при этом становился грубым и беспощадным. Однажды, взъярившись из-за какой-то ерунды, Кралич сорвал со своей головы засаленную бандану и отхлестал ею Цихоцкого по щекам, а после с визгом гонялся за Цихоцким по коридору подвала, пинками под зад, указывая ему дорогу на выход.