Одиночка

Блудов был записной содомит, его прельщали только мужчины, он жил с несколькими из них, коих менял по дням недели, поднимаясь от дворового мальчика и своего форейтора, до драгунского ротмистра и действительного статского советника. Оный, так их и называл: «моя неделька». И все это ему сходило с рук, принималось, как подлая обыкновенность, и все благодаря покровительству царя.

Павел давно и, к прискорбию своему, безответно любил Марию, о ней были его заветные мечты. Да, безответно! Что ж с того? Ведь, если нет любви ‒ нет и самого человека, хоть он об этом и сам не знает. Теперь же, она стала причиной его мук и терзаний. При последней их встрече Мария сразила его своею обреченной покорностью судьбе, ее нежно очерченный профиль лишал его сна белыми ночами.

Павел всегда относился к Блудову с нескрываемой гадливостью, не только потому, что сам принадлежал к старинной дворянской фамилии. Знатностью своего рода Павел не чванился, но свято оберегал фамильную честь, как незыблемую нравственную ценность. Он скорее бы жизнью и состоянием пожертвовал, нежели допустил, чтобы хоть малое пятно замарало его честь и доброе имя. О превосходстве в знатности речь не шла, Блудов был парвеню подлого происхождения, овельможенное зеро, зазнавшееся в своем ничтожестве.

Блудов был незаконнорожденный сын пронырливого сановника при дворе покойной императрицы Елизаветы, от которого он унаследовал скотскую похоть помноженную на алчность в совокупности с безудержным мотовством. В отрочестве он был усыновлен своим отцом, впоследствии, ни единожды пожалевшем об этом. До недавнего времени он вообще был не Блудов, а Бросов. Сам государь предложил ему изменить неблагозвучную фамилию и он, как бы в насмешку, взял себе другую, будто перчатки сменил. Однако ж причина была не в том, сиречь, не только в том. Павел на дух не выносил этого мужеложца из-за его содомских вожделений.

Прослышав о сватовстве Блудова, Павел поначалу в смятении растерялся, не зная, что предпринять, а затем возмутился, страшным в своей неотвратимости гневе сангвиника. Он сам набился на приглашение Блудова и это ему легко удалось. В силу своих корыстных ухищрений, Блудов из кожи вон лез, чтобы наладить с ним отношения, как с главным распорядителем военных поставок. Тщась казаться иным, нежели есть, он вынашивал злокозненные умыслы втянуть Павла в спекуляции гнилой мукой для армии. Павел же приехал дабы споспешествовать своему замыслу: вызвать Блудова на дуэль, а ежели этот скользкий педераст станет увиливать, – пристрелить его немедля, аки бешену собаку. И быть по сему!

От затянувшегося молчания Павлу сделалось как-то удушливо, будто кружева жабо сдавили ему горло. Он все никак не мог начать то, зачем пришел. Встретившись взглядом с Павлом, Блудов в очередной раз любезно раскланялся. Губ его не покидала капризно-ироническая насмешка, а в глазах читалась скука и какой-то затаенный вызов.

Заметив, что Павел продолжает на него смотреть, он стал пускать слюной пузыри. Бо́льшей мерзости Павел и вообразить себе не мог! Уж не хочет ли он прикинуться сумасшедшим, чтобы поправить свою прежнюю репутацию? Теряя самообладание, Павел подался вперед, порываясь вскочить, но неожиданно пламя свечей покачнулось на сквозняке. От этого вся зала наполнилась безмолвной суетой, в ней, словно в потревоженной воде омута, метнулись по стенам длинные тени.

Скрипнула дверь и в зал вошел статный офицер. Когда он приблизился к столу из полумрака дальнего конца зала, Павел узнал, кто это по особой прямизне стана, содрогнувшись от своей догадки. То была государыня! Лицо Екатерины с ясными умными глазами было преисполнено выражением ледяного величия. Весь ее облик, каждый жест поражал, исходящим от нее ощущением исключительного достоинства.

Государыня была в мундире офицера лейб-гвардии Преображенского полка, с подобранными под шляпу волосами. Превозмогая волнение, она стояла необычайно прямая, как стрела, готовая вот-вот вылететь из лука, с гордо вскинутой головой и смотрела Блудову прямо в глаза, ничуть не смущая его своею величественною красотой. В гулкой тиши вдруг дзенькнула шпора на ея сапоге, шедевре придворного сапожника. Вкрадчиво ступая, Блудов подошел к ней.

– Несказанно счастлив приветствовать вас, ваше величество, под нашей кровлей, – с потаенной значимостью молвил он.

Церемонно склонившись в долгом и низком, ниже поясного, поклоне, Блудов подобострастно осклабился, показав длинные редкие зубы. Павел сразу вспомнил, что уже видел похожие зубы у какого-то актера, Карачаевцева что ли? Этот поклон, и то, с каким видом Блудов его отвесил, был исполнен каким-то непонятным смыслом, словно отдавая его, он глумился, получая от этого какое-то гнусное наслаждение. С преувеличенной почтительностью он поцеловал руку императрице. Неожиданно развернув свою государыню, Блудов наклонил ее над столом. Треуголка упала с ее головы и пышные волосы закрыли лицо.

– Нет! – вскрикнула она.

Блудов рывком стянул с нее лосины оленьей замши, и обнаженные ягодицы ослепили Павла своею белизной.