Одиночка

Павел никогда бы не подумал, что страдает скрытой формой пениафобии[25]. Страх нищеты, этой фобией охвачено 3% населения. Ничто не приносит бо́льших унижений и душевных страданий, чем нищета. Неудивительно, что люди ее боятся. Боялся и он, сказывалась преследующая его с детства неуверенность в завтрашнем дне. Из всех страхов, страх нищеты самый разрушительный, его труднее всего преодолеть. Он проистекает из укорененного в сознании страха первобытных людей стать жертвой своих собратьев. И этот страх постоянно подкрепляется, ведь это случалось с каждым столько раз…

Передаваемый из поколения в поколение опыт, убеждает в том, что порой встречаются люди, которым не следует доверять, когда дело касается денег и прочих земных благ. Они в такой степени одержимы жаждой наживы богатства, что приобретают его всеми доступными средствами, честными, если это возможно, и другими, если представляется удобный случай. Но скорее, в основе этой фобии лежат наши подсознательные мысли, что изобилия на всех не хватит. Этот страх способен уничтожить шансы на успех в любом начинании, и даже когда появляется возможность изменить свою жизнь к лучшему, страх обнищания останавливает вас.

Страх перемен, страх ответственности и другие страхи приходят вместе со страхом нищеты. Страх нищеты угнетает волю, разрушает воображение, убивает уверенность в себе. Он сводит на нет индивидуальное очарование личности, рассеивает мысли, препятствует концентрации усилий, он превращает силу в бессилие и притягивает неудачи. Страх нищеты удушает любовь, ведет к тоске и печали. Но одних денег, как бы много их не было, слишком мало для счастья. Богатым человека делают не деньги, а богатство его внутреннего мира.

У них было много свободного времени, вернее все время было их собственностью, и они могли делать с ним все, что хотели. Но они оба несколько увлеклись и позабыли, что время не дает времени. Павел стал замечать, что чем больше он ничего не делает, тем меньше у него остается времени. И он подумал, что пришла пора догонять упущенное время. Так много надо успеть, порадоваться жизни и, наконец, пожить. Он не сомневался в их безоблачном будущем. Но бреясь по утрам, он часто разглядывал свои, изменившие цвет глаза, и что-то смутно тревожило его. Он никогда не вспоминал о том, что случилось, а если и вспоминал, то старик представлялся ему некой абстракцией, а не живым человеком. А все-таки, жизнь замечательна! Что может сравниться с ощущением счастья, когда вся жизнь впереди.

Они говорили друг другу те самые трогательные пустяки, которые не передашь словами, их сила в чувстве, с которым их говорят, а не в самих словах. Оля глядела на Павла с обожанием, а он на нее, с трогательной добротой, хотя в ее обожании ему порой виделось что-то собственническое. В их доме царила атмосфера тихого уюта. В этом оазисе предсказуемости и полной безопасности было что-то убаюкивающее, и едва ли не наркотическое. Здесь ничего не напоминало о внешнем мире с его извечными заботами, грязью и суетой. Подобное размеренное течение жизни многие научаются ценить, постигнув с годами, что ничего лучшего может и не быть. Они оба вкушали сотовый мед наслаждений под пение флейт, забывая, что дорога удовольствий ведет в тупик.

Оля изумляла его своею голубиной кротостью, она жила, чтобы отдавать свою теплоту и верность другим. При этом она была гораздо снисходительнее к нему, чем он к ней. Как-то задумавшись о чем-то своем, он резко ответил ей на некстати заданный вопрос и был потрясен тем, что увидел.

Был тихий вечер, они вдвоем сидели у окна. Ни радио, ни телевизора у Павла не было, и он не тяготился их отсутствием, не задумываясь о том, что Оле может быть скучно в стенах его большой квартиры. Обделенная богатством внутреннего мира, ей нужен был мир людей, а не окно на улицу.

– Как красиво! Да, Павлик? Мне так нравится зима. Лето, тоже, хотя там жарко и комары…

Оживленно говорила она, глядя в синеющий полумрак за окном. Глаза ее мягко лучились, в них поблескивали мечтательные огоньки. Ее лицо, освещенное ясным светом глаз, нежно белело в лиловых сумерках. Хрупкость ее натуры в сочетании с необыкновенной впечатлительностью создавали образ нежной речной лилии, которая увядает без любимой реки.

Охваченный меланхолией Павел, лишь вздохнул в ответ.

– Осень мне тоже нравится. Ну, и… Конечно же, весна! Весной так хорошо. Сюда, на наше озеро, прилетают дикие утки. Они летят к нам через моря и океаны из Африки, а может, из Индии? Я не знаю, откуда-то из теплых краев. Они такие забавные, играют друг с другом, ныряют…

Она была из тех трепетных натур, ощущения которых, словно потенцируются живущим в них огнем. Поэтому никогда не могла рассказывать спокойно, быстро увлекалась, всецело отдаваясь впечатлениям. Павел слушал ее в пол-уха, отчужденно разглядывая ее лицо в неверном свете подступающих сумерек. Матовый румянец на ее щеках разгорелся и глаза уже не поблескивали, а сияли полымем восторга.