Одиночка

— Зато теперь ты можешь быть радоваться, — хриплю я, уставившись в повисший между высотками полумесяц. — Из-за нашего траха в туалете вся моя жизнь полетела под откос. Я с таким трудом пришла в себя после того, как ты уехал, а теперь все снова к чертям. Это был твой план? Отомстить за то, что в девятнадцать измучила твою самооценку? Пожалуйста, наслаждайся. Я вдребезги. Дима меня ненавидит вместе с половиной наших друзей. Я себя, кстати, тоже.

Адиль молчит. Его молчание — это худшее из всего, что существует. Он даже не отрицает, что хотел сделать мне больно.

Я резко оборачиваюсь к нему. Когда он делает больно мне, я бью в ответ.

— Я была беременна, понял? Пошла и сделала аборт!

Даже в темноте я вижу, как его лицо дергается и белеет. Господи, что я творю? Должен же быть предел идиотизму. Это уже и впрямь дуркой попахивает.

— Вру, не была я беременна, — быстро бормочу я, понизив голос. — Не знаю, для чего я это сказала. Вернее, знаю. Тоже хотела сделать тебе больно.

После этих слова Адиль резко сокращает расстояние между нами и, замерев в полуметре, обшаривает взглядом мое лицо. Очевидно, убедившись, что я говорю правду, гневно сжимает челюсть.

— Ты… Блядь, Даш, ты вообще меня за человека не считаешь? Думаешь, я бревно бесчувственное?

— Прости, — шепчу я, отступая. — Ты реально мне мстил? Хотел, чтобы Дима нас застукал?

Вздохнув, он раздраженно встряхивает головой.

— Херню не неси.

Тогда почему ты так себя вел? — пронзительно ноет сердце. — Будто тебе наплевать? Почему сказал все это?

Я опять слишком на взводе, чтобы стоять на месте. Телу необходимо куда-то себя деть. Отвернувшись, шагаю к самому краю крыши и закидываю ногу на бортик. Он довольно широкий, и есть перекладина за которую можно держаться. Опасность минимальная. Это только со стороны выглядит страшно, и то лишь для тех, кто боится высоты. Адиль боится, и я об этом прекрасно помню. В семь лет его отец с подоконника вниз головой свесил. Я вообще помню о нем все.

— Ты чего творишь? — неровно слышится позади.

— А что я творю? — переспрашиваю я, подставляя под порыв ветра стремительно намокающее лицо. — Знаешь, я так долго винила тебя в том, что ты меня бросил. А теперь ты все это сказал, и снова выходит, что я и есть настоящая сука… Я давно подозреваю, что какая-то не такая. Все у меня через задницу… В отношениях с Димой я все разрушила, а в наших с тобой оказывается тоже… Так может ну все к черту?

Обернувшись к Адилю, я тихо смеюсь. Я конечно не собираюсь прыгать. Просто мне так хочется увидеть, что я ему небезразлична. Хотя бы самую малость. И все те истерики семь лет назад тоже были для этого. Я так сильно его любила, а он был таким закрытым, что мне необходимо было его доводить. Всю свою жизнь я пытаюсь найти доказательства, что меня любят те, кого беззаветно люблю я. С отцом так и не получилось.

Лицо Адиля на контрасте с черной бейсболкой — светящееся неоновое пятно. Он делает шаг вперед, тянет ко мне руку. Голос требовательный и злой.

— Давай спускайся.

Я пару секунд разглядываю его ладонь и, издав горький смешок, вкладываю в нее свою. Хватит выставлять себя жалкой свихнувшейся идиоткой. Надо собраться, иначе назавтра из города бежать придется.

— Я такая дура, скажи? — жалобно смеюсь я, спрыгнув. Улыбающаяся и с зареванным лицом я должно быть выгляжу сумасшедшей.

Адиль дергает меня к себе, отчего мой нос врезается в его подбородок. От него пахнет сигаретами, и дышит он через рот, будто очень долго бежал.

— Блядь, нет конечно, — его губы задевают мои, горячие и немного шершавые. — И ты обязательно жить должна… Куда этот дерьмовый мир без тебя? Ты ведь самый настоящий космос.

Глава 34

Это ведь не галлюцинации из-за моей сдавшей нервной системы? Адиль действительно это произнес? Сказал, что я жить должна и назвал меня космосом? Мы правда сейчас целуемся?

Издав отчаянный звук, я обнимаю его обеими руками. Крепко, чтобы наверняка. Вот она, моя таблетка, чтобы не свихнуться… Либо же наоборот — чтобы свихнуться окончательно.

Терпкий табачный вкус на его губах и языке совершенно не раздражает. Он сексуальный, мужской и очень ему подходит. Адиль единственный человек, которому идет курить. Я кажется снова плачу — так, ерунда, всего две-три слезинки… От неожиданности и чего-то теплого, распирающего. Не хочу называть это счастьем, но очень похоже.

Просто я никак не ожидала… Я ведь думала все… Решила, что Адиль презирает меня за прошлое, а сюда пришел просто потому, что Роберт попросил. Из жалости.

Тело такое непокорное, самовольное. Льнет к нему, отчаянно желая неверстать упущенные годы и согреться. Руки жадные, поднимаются к его шее, ощупывают позвонки и скользят выше, чтобы погладить волосы. Они у Адиля жесткие и короткие.

— Извини, — беззвучно бормочу я, когда неловким движением сбиваю с его головы бейсболку.

В ответ Адиль сжимает мои волосы так, что становится больно и продолжает меня целовать. Забей, наплевать.