Одиночка

— Это ты ему сказал, да? — шепчу я, глядя как расстояние между мной и Адилем сокращается.

Ответ мне и без того известен, поэтому я сразу же отключаюсь. Внутри со скоростью пули проносятся эмоции и мысли. Много, очень много мыслей и эмоций. В один момент я испытываю невероятное раздражение оттого, что Роберт вот так запросто разрешил Адилю стать свидетелем моего морального слома, в другой — неверие того, что он действительно находится здесь, в следующий — радость, какую, должно быть, чувствовала Златовласка, услышавшая под окнами башни лошадиный топот.

— Что ты здесь делаешь?

Не знаю, почему в моем голосе, еще недавно дрожавшем от отчаяния, теперь отчетливо читается вызов. Наверное, потому что я не хочу его жалости. Я ведь всегда так стремилась занять достойное место в этом нормальном мире, а в итоге стою зареванная на крыше в тех же пижамных штанах, в которых меньше суток назад бывший парень вышвырнул меня за дверь.

— Молодость решил вспомнить, — то ли в шутку, то ли всерьез отвечает Адиль, остановившись в паре метров от меня.

— Я ведь сказала Робсону, что никого не хочу видеть.

Господи, какая же я жалкая. Пытаюсь строить из себя амазонку, а развернись он сейчас и уйди — завою от отчаяния.

— С чего ты взяла, что это был он?

— Потому что больше не кому. Ксюша бы тебе не позвонила.

— А кому бы позвонила? Зае твоему?

Последнюю фразу он выплевывает почти с отвращением, отчего в груди точечно колет. Адиль ведь не знает? Даже если Ксюша и рассказала Робсону о ночном инциденте, он бы не стал говорить всем подряд. Не в его стиле.

— Если пришел надо мной стебаться, то лучше не нужно, — поплотнее запахнув куртку, я резко отворачиваюсь. На эмоциях тело живет своей жизнью.

— С чего ты взяла, что нравится над тобой стебаться? И давай повернись сюда. Сама вроде постоянно топишь за хорошие манеры.

Шмыгнув носом, я продолжаю упрямо разглядывать стремительно чернеющий город. Не могу я так просто взять его и послушаться. Надо хотя бы несколько секунд подождать.

— Разве не ты пытаешься укусить меня с первого дня, как вернулся? — спрашиваю я, нехотя поворачиваясь.

Вместо ответа Адиль лезет в карман и достает из него пачку. Выбивает сигарету, прикуривает. Я растерянно смотрю, как татуированные пальцы сдавливают тонюсенький фильтр.

— Почему ты куришь женские сигареты?

Выдохнув дым в сторону, Адиль фокусируется взглядом на мне.

— Почему сразу женские? Обычные сигареты. Просто размером меньше и никотина в них мало. Бросить пытаюсь.

Глядя как он небрежно постукивает указательным пальцем по фильтру, я испытываю странное ликование. Те сигареты, которые я нашла, были его, а не стриптизерши. И даже тихий смешок выпускаю. Какая же я дура. Психанула так, что пешком прошла километр. И Диме потом позвонила. А он взял и выставил меня в подъезд.

— Хорошо, что бросаешь, — замечаю я тихо. — Хотя тебе идет курить. Наверное, из-за татуировок.

Адиль усмехается.

— Спасибо.

И от этой благодарности меня неожиданно разбирает злость. На себя. Да сколько можно уже?! Все в точности как с отцом: пьяным он мог творить полную дичь, но стоило мне увидеть его трезвым — я все ему прощала. Но так ведь нельзя! Должна же у меня быть хоть капля гордости… Адиль прекрасно знал, как сильно я его любила, и просто уехал, ничего мне не сказав… Через семь лет объявился, трахнул меня в туалете, зная, что я состою в отношениях, и тем самым во второй раз разрушил мою жизнь… Отчасти по его вине я маюсь сейчас здесь, сломанная… И еще говорю ему комплименты: ах, как курить тебе идет!

Снова отворачиваюсь. Кусаю губы, пытаясь обуздать стремительно разрастающуюся ярость, хотя и знаю, что бесполезно.

— Ну и чего ты опять спряталась?

— Почему ты уехал? — хриплю я, сжав ладони в кулаки.

Этот вопрос слишком долго пылился внутри меня, придавленный временем, и я даже начала думать, что ответ не имеет значения. А он имеет. Мне нужно понять. Хочу, чтобы обида, которая разрушала меня все это время, наконец отпустила.

— Почему ты уехал? — рявкаю я, обернувшись.

Снова плачу. Не потому что больно, а от злости. Мне было всего девятнадцать, и я его любила. Адиль прекрасно знал, как сильно мне не хватало любви отца, и все равно уехал. Может быть, со временем мы могли бы пожениться. Может быть, у нас даже могли бы появиться дети.

Он достает еще одну сигарету, запихивает ее в уголок рта. Как издевается. Неужели так сложно ответить? Ну скажи ты: понял, что разлюбил, или с девушкой в сети познакомился, или полиция за драку прижала и пришлось срочно спрятаться… Чего уж теперь терять?

— А что мне тут было делать? — внезапно произносит он, глядя в сторону. — Говном себя полным чувствовать на фоне твоих успешных друзей? Или каждый день слушать твои подъебки про то, какое я ничтожество, если не могу купить себе машину?

Оборвавшиеся от шока вздохи застревают в легких, вызывая приступ головокружения. Этого я никак не ожидала. Того, что Адиль вдруг заговорит и что скажет именно это. То есть, это из-за меня он уехал? Причина все это время была во мне?

— Я никогда не считала тебя ничтожеством… — пытаюсь возмутиться я.