Одиночный полёт

Нет, он не имеет права потерять сознание. Прежде он должен вспомнить… потому что это очень важно, это самое главное, что у него осталось…

— Штурман…

— Да, командир?

— Штурман… я должен… я хотел…

— Осторожнее, командир! Дайте крен вправо… достаточно! Что вы хотели сказать?

Да, да, штурман прав, он хотел что-то сказать… что-то очень важное… но он не может вспомнить…

— Командир, подходим к Минску.

— Да, да, — бормочет пилот, — хорошо. Только… И вдруг в его мозгу, словно молния, вспыхивает воспоминание.

— Штурман. Скажите ей… скажите, что я хочу сына. Вы слышите, штурман?

— Кому, командир? — спрашивает Назаров с недоумением.

— Ах, да… Ладно.

Пилот смолкает. Слышно только его тяжёлое дыхание. Штурман пытается понять, в чём дело, потом говорит:

— Командир, вы должны сделать это сами.

Сознание возвращается к пилоту.

— Да. Ладно.

Он смолкает. Его охватывает страстное желание во что бы то ни стало сейчас увидеть женщину, которая была так добра с ним. Услышать её голос, потрогать волосы. Мысли проясняются. Он не имеет права сдаваться. Он должен выдержать до конца. Если он увидит её, всё будет хорошо. Тогда ничего не страшно. Он забывает о боли, слепоте, холоде.

— Штурман, стрелок в маске?

— Да, командир.

— Какая высота?

— Семь девятьсот.

— Идём с набором?

— Да.

— Какая скорость?

— Триста пятьдесят путевая.

— Хватит горючего до аэродрома?

— Если наберём хотя бы тысячу метров. И скорость…

— Рассчитайте наивыгоднейший режим.

— Есть, командир. Минуточку, командир.

Через несколько секунд штурман сообщает:

— Убавьте скорость на тридцать километров.

— Уменьшаю. Следите.

Пилот берёт на себя секторы газа. Он сдвигает их сначала на миллиметр, потом больше, ещё больше…

— Стоп! — говорит штурман. — Хорошо. Мы немного проиграем во времени, но горючего теперь хватит. Через одиннадцать минут наберём высоту. Как вы себя чувствуете? Вам лучше?

— Да. Лучше, — отрывисто говорит пилот. — Следите за курсом.

29

…Капитану Добрушу не удалось поспать перед вылетом, как он рассчитывал. Вернее, он не захотел ложиться, хотя и мог бы это сделать. Его неудержимо потянуло к Анне.

Она была в землянке одна. Увидев капитана, она поднялась.

— Я знала, что вы придёте, — сказала она. Он и не подозревал, что с ней будет так хорошо и просто. Они не говорили ни о прошлом, ни о будущем, им было достаточно того, что они вместе и им хорошо. Когда он уходил, она сказала:

— Пожалуйста, возвращайся… Ему во что бы то ни стало нужно вернуться к ней.

Правый мотор начинает давать перебои. До пилота то и дело доносится зловещее чихание задыхающихся цилиндров. Ну что ж… пора. И пилот и мотор выработали все свои ресурсы. И если пилот ещё действует, одержимый стремлением сохранить связь с ускользающим он него миром, то у мотора нет никаких целей, ради которых ему стоило бы доводить себя до саморазрушения.

— Штурман… какая высота? — спрашивает пилот.

— Восемь триста.

— Сколько мы можем терять, чтобы всё же хватило горючего?

— Метров пятьсот… не больше. На семи тысячах ветер на двадцать километров слабее.

— Ладно. Правый мотор начинает давать перебои, придётся уменьшить тягу. Последите за курсом.

— Хорошо… командир.

Голос штурмана едва заметно вздрагивает. Он отлично понимает, что это значит — перебои. Перебои обычно стремительно развиваются в полный отказ мотора. А ему очень не хочется, чтобы это случилось сейчас, где-то в центре оккупированной Белоруссии, после всего, что они выдержали, когда пилот почувствовал себя бодрее и когда выяснилось, что стрелок не сможет оставить машину. И когда он, штурман, сделал то, о чём в нормальных условиях не посмел бы даже и подумать, — произвёл расчёт на посадку самолёта слепым пилотом.

Конечно, это невероятно сложно. Малейший промах — и самолёт превратится в груду обломков.

Но, с другой стороны, бомб у них нет. Он, штурман, рассчитает подход к полосе так, что в баках останется горючего только на пробег, тогда взрыв или пожар им не грозит. Покалечатся, если самолёт скапотирует… ну что ж, к этому не привыкать. А может, им удастся посадить машину. Он, штурман, рассчитает подход к полосе предельно точно. Он станет глазами пилота. Почему бы не случиться чуду? Почему бы им не сесть? Они заслужили это.

Но отказ мотора разом перечеркнёт все расчёты. Пилот уменьшает обороты мотора, и машина начинает разворачиваться вправо.

— Дайте левой ноги, командир. Снимите нагрузку триммером…

Пилот компенсирует уменьшение тяги рулём поворота. Скорость снижается. Машина начинает терять высоту…

30

Небо на востоке понемногу светлеет. Гаснут звёзды. Луна скатывается за подёрнутый сиреневой дымкой горизонт.

Штурман напряжённо всматривается в землю и наконец облегчённо вздыхает Днепр. Теперь осталось совсем немного. Только бы удачно пересечь линию фронта — и они дома.

Правый мотор работает на предельно низких оборотах. Штурман то и дело поглядывает на него и уговаривает:

— Ну-ну, дорогой… потерпи ещё немного. Подержись.

Из-за уменьшения спорости они непростительно, запаздывают. Рассвет неумолимо надвигается. И это очень скверно.

Рассвет — это зенитная артиллерия. Рассвет — это истребители противника.