Одинокая лисица для мажора

Его светлые брови приподнялись изумленно, а потом он усмехнулся, как мне почудилось, слегка разочарованно.

— Во-первых, ты с чего взяла, что у нас что-то было? Я тебе сразу сказал, что свой агрегат не на помойке нашел, чтобы совать в отверстия, сильно приближенные к сквозным. Во-вторых, ты откуда такая вся правдолюбка и поборница справедливости на голову мне свалилась?

— Что?

— Права во всем, вот что. Я повел себя как кусок говна. И то, что я он и есть по жизни не оправдание.

Я слегка опешила. И нет, хренушки поверила с ходу. Уставилась в его наглые зенки, выискивая там признаки очередной хитрой насмешки надо мной. Но нет. Походу, он серьезно это. И почему-то стало неловко. Чего подорвало-то вообще? Было бы с чего. И дело мне в принципе какое? Вот же пьянь в завязке, с резьбы слетевшая.

— Ну… не такой уж и кусок говна окончательный, если хотя бы способен это признать, — пробормотала, чувствуя, что щеки горят. И осознавая, что мы одни и стоим так близко. Все же забористое пиво. В тачке-то его мы тоже без свидетелей были, но что-то нигде не припекало.

— Фигня. Я просто подлизываюсь, потому что не могу допустить срыва моего коварного плана по твоему соблазнению сегодня. — Тон Каверина изменился на легкомысленный, но вот лицо оставалось сосредоточенно серьезным, и взгляд он мой не отпускал. — Так что скажу что хочешь и признаюсь в любых грехах. Про то, что в любви и на войне все средства хороши, слыхала же. Тем более девушки очень любят плохих парней, так что можно не скромничать и приписать себе парочку несуществующих пороков.

— А такие есть? — Ну же, самое время оборвать этот наливающийся странной завораживающей тяжестью визуальный контакт. Только не выходит.

— Так я тебе и сознался! Мы еще не настолько близки, Лисица моя, чтобы я так откровенничал. Так что, мир? Или мне пойти попросить прощения у Таньки?

— Тут уж на твое усмотрение, — я таки сумела отвести глаза, но ощущение нарастающей его близости никуда не пропало.

— На мое усмотрение я считаю, что наше примирение следует скрепить поцелуем. Понимаю, банальщина, но что поделать, традиция. А традиции нарушать не стоит, тем более такие приятные.

Ну этого и стоило ожидать, неспроста же он меня в этот укромный угол заволок. Бля, неужели есть девушки, что соглашаются на секс вот так, походя, в какой-то кладовке? Да о чем это я?! Мне как прохладой в лицо повеяло, разгоняя обернувшую плотным покрывалом жару.

— Это где же такие традиции? — шагнула я на всякий случай ближе к двери и вздрогнула, когда Антон встал у меня за спиной. Не хватал и не удерживал, но так близко, что у меня спина окаменела, а в голове зашумело тревожно и хмельно одновременно.

— У нас. У тебя и меня. Так что насчет примирительного сек… — он опустил голову, выдыхая прямо у моей шеи, но так и не прикасаясь, — о пардон, пока исключительно поцелуя?

— Дружеского и невинного, само собой? — Я схватилась за ручку двери, поймав себя внезапно на том, что голова как сама собой стала крениться на бок, давая ему больше пространства. Это что такое вообще опять?!

— Это смотря куда целовать и как там дальшей пойдет. — Голос Каверина просел, и его губы коснулись наконец моей кожи, едва-едва, но я отчего-то вздрогнула, или, скорее уж, дернулась, как от колкого разряда, да так, что стало стыдно за себя. И как всегда у меня — где стыд, там и злость.

— То есть есть разные варианты? — спросила, заставив голос звучать насмешливо и вызывающе.

— Множество. — Кончики его пальцев легли поверх моих, вцепившихся в ручку двери, и он неторопливо повел ими вверх к локтю, ни на самую малость не усиливая нажима, и теперь во мне будто что-то зашаталось. Вроде как некое ребро жесткости дало резкую слабину.

— А ты уверен, что речь ведешь именно о невинных и дружеских поцелуях? — Я пристально уставилась на его пальцы, скользящие по моей руке, словно реальная картинка могла мне помочь справиться с тем, что происходило внутри. Помочь понять, почему это в принципе происходит и я позволяю это.

— Уверен, что пока говорю исключительно о поцелуях. — Новое касание-призрак его губ, и я прикусила невольно свою нижнюю. Если его практически и нет, то отчего ощущается едва ли не ожогом? И с каких пор ожоги бьют в башку сильнее, чем то пиво после долгого сухостоя.

— Да неужели?

— Не веришь? Испытай меня. — Его пальцы добрались до моего плеча и неторопливо двинулись в обратный путь, а Антон потерся носом о мою скулу, обжигая рваными выдохами щеку.

— Это как же?

— Ты даешь добро на поцелуй, а потом сама же и оценишь степень его невинности. — Губы задели мочку уха, а мне щекотно и дико приятно, и почему-то заныла грудь. И хмелею все сильнее.

— Стало быть доверишь мне судить? — голос какой-то не мой, осипший, голова тяжелая-тяжелая и пустая-пустая при этом.

— Безусловно. От тебя только “да, хочу”.

А я и правда хочу. Знаю ведь четко, к чему все идет, знаю, почему не стоит, знаю, насколько хреново все вмиг может стать, но хочу. Это приятно. Почему же этому и не происходить и дальше? До тех пор, пока мне все нравится.