Одинокая птица

Сейчас я снова решила по привычке заявиться к Като, но на полпути остановилась. Если я решила не посещать больше церковь, то довольно глупо с моей стороны сидеть у них в гостиной, будто я член семьи. Я замедлила шаги. Где-то рядом улица, что напротив вокзала. Тору, кажется говорил, что рад встрече со мной. Сейчас одиннадцать с небольшим. Наверное, он еще в баре, если нет, вернусь домой. Может быть, прогулка на свежем воздухе принесет мне облегчение. Все же лучше, чем сидеть в комнате, как пленница.

Неоновая вывеска джаз-клуба еще горит — значит, открыто. Я прошла к автостоянке. Синяя машина Тору — на месте. Левая дверца казалась незапертой, и я проскользнула в машину. Вокруг — тишина. Я устроилась поудобней, подтянув колени к груди. Если бы не слабый запах табака, можно было представить себя маленькой, сидящей в мамином шкафу. Я иногда пряталась, чтобы устроить ей сюрприз. Сидела, стараясь громко не дышать, а ее платья и юбки ласкали мне спину. Они были холодные и скользкие, как листья после дождя. Однажды я так и заснула в шкафу, а мать, не зная, куда я делась, искала меня повсюду. Да, я уже выросла и жду сейчас, когда появится Тору. Закрыв глаза, я прислонилась к прохладному стеклу.

Как-то интуитивно я открыла глаза именно в ту секунду, когда в стекле возникло тонко очерченное лицо Тору. Откинув волосы со лба, он широко улыбнулся. Когда он открыл дверь, в салоне вспыхнул оранжевый свет и снова погас после того, как дверь захлопнулась.

— Как ты, Мегуми? — спросил Тору.

— Нормально.

— Выглядишь не очень. Чем-то расстроена?

Я утвердительно кивнула.

— Может, расскажешь?

— Не сейчас.

— Ладно, тогда — вперед. Давай съездим к воде, хорошо?

Мы поехали на юг, миновав парк, где играли в детстве. В моем альбоме есть фотография, где я, Кийоши и братья Учида стоим у сосны, похожей на лошадь с очень длинной шеей. Я сфотографирована в профиль. Дую в пустую бутылку из-под содовой воды и держу пальцы так, словно играю на японской флейте или на гобое. Все три мальчика смотрят на меня и смеются. Сейчас темно, эту сосну даже не найдешь.

Мы припарковались у волнореза, напротив старой лавчонки, где торгуют рыболовными снастями и наживками. Открыв дверь машины, я сразу же услышала шум волн, разбивающихся о берег по ту сторону высокой набережной. Взобравшись по крутой лестнице, а затем спустившись по другой, мы очутились на песчаном пляже. Волны накатывают с ревом и потом, тяжело вздохнув, отступают обратно в залив.

— Давай посидим. — Тору опустился на песок.

В нескольких метрах от нас тянется по песку лента из морских водорослей, усеянная мидиями. Это рубеж, на котором остановился последний прилив. Однажды среди водорослей я нашла маленького, величиной с мой ноготь, мертвого краба, выгоревшего на солнце добела. В панцире у него было едва заметное отверстие, и я нанизала его на ожерелье, добавив свою находку к розовым и желтым устрицам. Я хотела подарить это ожерелье матери, но мертвый краб вызвал у нее почему-то чувство брезгливости. Госпожа Като тоже отказалась от царского подарка. А вот госпожа Учида пришла от него в восторг.

— Как красиво! — восхитилась она, постукивая ногтем по спинке краба.

Я и сейчас отчетливо вижу ее идущей по пляжу в моем ожерелье и с развевающимися на ветру волосами.

— Тебе не холодно? — спросил Тору.

Он растянулся на песке, я последовала его примеру. Темное небо усеяно звездами, названия которых мне не известны. Я знаю лишь ковш Большой Медведицы.

— Нет, не холодно.

Долгое время мы молчим. В белом свете фонарей, стоящих на набережной, песок приобрел белесоватый оттенок. Только вокруг белой рубашки Тору он, по контрасту, темно-коричневый. Волны продолжают поочередно грохотать и вздыхать. Кажется, будто вся вода в заливе хочет добраться до нас. Меня почему-то это не радует.

— Так о чем мы хотели поговорить? — робко напомнил мне Тору.

Вслушиваясь в грустные вздохи волн, я обдумываю свою исповедь. Нелепая ситуация: как я буду рассказывать ему об отцовской подружке на этом пляже, где мы часто гуляли с матерью, собирая раковины и беспричинно смеясь? Мне даже трудно произнести эти слова — «отцовская подружка». Они совершенно неуместны здесь, где госпожа Учида расхваливала сделанное мной ожерелье, говоря, что даже дохлый краб прекрасен. Бабушка Курихара предостерегала меня, чтобы я не сказала какую-нибудь бестактность в помещении, где стоит буддийский алтарь. Если даже я не буду говорить напрямую о духах наших предков, любые нехорошие слова, сказанные в их присутствии, оскорбят их. Сейчас я впервые поняла, что имела в виду бабушка.

— Можешь не говорить, — сказал Тору.

Но мне как раз хотелось высказаться, и я начала:

— Я хотела написать письмо матери, но не нашла нужных слов. Она меня бесит: не хочет, чтобы я звонила ей по телефону.

— Да, я тебя понимаю.

— Мать мне пишет всякую чушь — о погоде, о цветах, о том, как идут дела у дедушки. Мне это вовсе не интересно. Мне хочется поговорить с ней о том, что действительно меня волнует, но я боюсь ее расстроить.

— Конечно, ты сердишься на нее, и не без оснований.

Привстав, я взглянула на него.