Одинокие думы

1952 год был особенно тяжел. Мертон переживал упадок сил и был близок к отчаянию. Он чувствовал себя оказавшимся в духовном мраке, который, впрочем, оказался для него плодоносным[3]. «Я всё лучше понимаю, что единственно важное в жизни - это предстояние Богу и желание исполнить Его волю. Временами я не способен ни на то, ни на другое, да и вообще не способен ни на что. Впрочем, и в этой муке я предстою Богу, понимая, что я совершенно бессилен и ничего не знаю», - писал он[4]. Видя, какой внутренний кризис переживает монах его общины, настоятель благословил Мертона проводить в уединении больше времени, чем прежде. Это был уже 1953 год. Временным скитом суждено было стать заброшенному сараю, расположенному в лесу неподалеку от монастыря. Мертон мог быть там один до вечерней трапезы.

Свое временное лесное прибежище Мертон, с благословения настоятеля, назвал скитом Св. Анны. «Вот то, чего я так долго ждал, что искал всю свою жизнь... Я, наконец, понял, что значит найти свое место в структуре бытия», - писал Мертон в дневнике в феврале 1953 года[5]. Скит был очень маленьким, но в нем было тихо, а из его раскрытой двери открывался изумительный вид на уходящие за горизонт холмы и леса. Стены скита были черно-белыми, как и облачения монахов-цистерцианцев. Старый сарай стал символом единства. «Все страны мира едины под этим небом... Нет больше нужды куда-то ехать. В полумиле от меня - монастырь, окруженный холмами, манившими меня куда-то целых одиннадцать лет. Я знал, что пришел сюда навсегда, но до конца в это не верил. А холмы всё говорили мне о какой-то иной стороне. Тишина скита Св. Анны не манит на чужбину. Если мне позволят, я обоснуюсь именно здесь», - писал он[6]. Далее Мертон вспоминает, как одиннадцать лет назад он был облачен в цистерцианские одежды, и пишет, что скит Св. Анны и есть эти одежды. «Одиннадцать лет назад меня, сами того не зная, облачили в этот скит. Этот черно-белый домик - настоящее облачение; оно даже греет, когда растопишь печку».

Свой скит Мертон сравнивал с крепостным валом между двумя мирами. Один из этих миров - монастырская братия, к которой он должен возвращаться. «Теперь я могу приходить туда с любовью», - писал он, но тут же сетовал на то, что это возвращение - растрата, на которую он идет ради Бога. Его влечет другой мир, великая пустыня молчания, «в которой я, пока жив, могу не говорить ни с кем, кроме Бога». Уединенная жизнь раз и навсегда разрешила бы все сомнения и неясности, которыми была полна его монашеская жизнь. «Живущий в уединении хуже кого бы то ни было знает, куда идет. И все-таки он чувствует себя увереннее, чем кто бы то ни было. У него нет сомнений, что он идет к Богу, туда, куда Бог ведет его, но именно поэтому он и не видит перед собой дороги». Чуть позже похожие строки выйдут из-под пера Мертона и станут его знаменитой молитвой: «Господи Боже мой, я не знаю, куда иду...». Эта молитва вошла в «Одинокие думы», ее бесчисленное множество раз перепечатывали и читали самые разные люди.

«Одинокие думы» были написаны в одно время с одним из лучших эссе Мертона «Заметки о философии одиночества»[7]. Оба текста - плод его размышлений о потребности человека в одиночестве, о смысле уединенной жизни, которую он сам впервые по-настоящему вкусил. Только в «Одиноких думах» всё сказано скороговоркой, отрывочно, а в «Заметках» - связно и целостно.

«Одинокие думы» пролежали без движения целых пять лет. Еще в 1955 году Мертон писал Жану Леклерку: «Разбирая свои папки, я наткнулся на рукопись, которая, думаю, заинтересует Ваш журнал. Это сборник коротких и простых размышлений об одиночестве, которые я записал два года назад, живя неподалеку от монастыря в чем-то наподобие скита. Скит все еще в моем распоряжении, только тишины там больше нет - совсем рядом страшно шумят какие-то машины»[8]. Слова «два года назад» относятся к 1953 году, а тогдашнее пристанище Мертона - это, несомненно, скит Св. Анны. Собственно, Мертон сам пишет об этом в предисловии. Место и время написания книги делает понятным и ее название. Это не «Мысли об уединении», а именно «Мысли в уединении», или, как это лучше звучит по-русски, «Одинокие думы». В целом это книга о молчании и о соотношении молчания с речью и со Словом Божиим. Как свидетельствует сам Мертон, в ней записано то, что он хотел сказать самому себе и «тем, кто склонен с ним согласиться».