Одинокие думы

Для живущего в уединении псалмы - сад, а Писание - рай. Читать Писание для него больше не «занятие», которому он предается помимо прочего, не «упражнения» для ума, не «духовная жизнь», не «важная часть богослужения». Библия открывает ему свои тайны, потому что, смирившись и обнищав до крайности, он питается только ее плодами. Ученые, эстеты, просто благочестивые люди находят в ней приятное отдохновение и полезные мысли. Сокровенные же тайны Писание открывает тем, для кого оно хлеб насущный; кто обретает в нем Бога, оказавшись в крайней нужде; кто не может найти Его больше нигде или не знает, где еще искать.

Бог мой, в уединении я, наконец, понял Тебя. Ты хочешь, чтобы я любил Тебя своим сердцем, хотя оно всего лишь - сердце человека.

По Твоей великой милости я познал, что более всего Тебе угодно сердце покинутое, разбитое, несчастное, но любящее Тебя. Ты жалеешь его. Твое желание, Твоя отрада, Господи, быть рядом с теми, кто любит Тебя и взывает к Тебе, как к Отцу. Для Тебя нет большего «утешения» (если я могу сказать так), чем утешать Своих страждущих детей, тех, кто приходит к Тебе с пустыми руками, в нищете, в человеческой немощи, но с великим упованием на Твою милость.

Только в уединении я понял, что угоден Тебе, хотя не стал ни ангелом, ни богом; что Ты слышишь мой голос, хотя я и не очистил ум, не вознесся над чувствами и человеческим несовершенством.

Ты не ждешь, когда я стану велик, но пребываешь со мной, слышишь меня и отвечаешь. Моя нищета и моя человеческая сущность побудили Тебя сравняться со мной. Ты умалился до меня и живешь во мне Своей милосердной заботой.

Ты ждешь от меня не хвалы и чести, которую воздают Тебе светоносные ангелы, а любви и благодарения, которые исходят из сердца Твоего чада, сына жены, Твоего Сына.

Знаю, Отче, что Ты призвал меня жить наедине с Тобой. Я не был бы Твоим сыном, не будь я просто человеком, способным не только на любую ошибку, любое зло, но и на хрупкую, неловкую любовь к Тебе. Ты хочешь, чтобы мы любили Тебя своим сердцем, ведь Твой Сын любит Тебя Сердцем человека. Для того Он и воплотился, чтобы мое и Его сердце любили Тебя любовью, которую рождает в людях Святой Дух.

Если бы я не любил Тебя как человек, просто, смиренно оставаясь самим собой, я никогда не вкусил бы сладости Твоей милосердной отеческой любви, а смерть Твоего Сына была бы для меня напрасной.

Если бы я развоплотился, был бы упразднен Крест Христов - ведь Христос умер за людей, а не за ангелов.

Этому меня в моем уединении научили псалмы, которые наполнены простотой Давида и многих других, знавших и любивших Бога по-человечески. Они познали Его, Единого истинного Бога, пославшего Своего возлюбленного Сына в образе человеческом, чтобы люди, оставаясь людьми, могли любить Его Божественной любовью.

Вот тайна нашего призвания: не становясь ни богами, ни ангелами, претворить человеческую любовь в Божественную любовь к Богу и людям; сделать свои слезы слезами Бога, исторгаемыми Святым Духом из сердца Его воплотившегося Сына. Этот великий плод вызревает в уединении, питаемый псалмами.

Когда же он созреет, в нас не останется ни тщеславия, ни самодовольства, а наша любовь будет отражением чистой, кроткой, неприметной любви, которой Бог любит всех нас.

Вот истинный плод и истинная цель христианского уединения.

Об авторе и его книге

Разнообразные, порой самые невероятные, домыслы о Томасе Мертоне стали появляться еще при его жизни. Его книги читали многие, но никто из читателей, кроме близких друзей, не знал его лично и даже не видел его лица (орденские цензоры запретили Мертону помещать в книгах фотографии и подписывать их монашеским именем Людовик). Те, кто помнил Мертона по «Семиярусной горе», часто не верили, что книги, вышедшие спустя годы, написал тот же человек. Люди пребывали в неведении, и каждый рисовал образ автора по своему образу и подобию. Сам Мертон - незадолго до своей гибели - писал в предисловии к японскому изданию «Семиярусной горы»: «Говорят, будто я снял с себя монашеские обеты, вернулся в Нью-Йорк; уехал в Европу, в Южную Америку, Азию; ушел в затвор, женился, спился, умер... Я все еще в монастыре и не собираюсь бежать. У меня нет сомнений, что я - на своем месте». Еще один вымысел о Мертоне - будто бы он тайно принял посвящение в одной из восточных традиций, став этаким «двоеверцем». Всякий, кто всерьез знакомился с его наследием и жизнью, понимает, что это - полнейшая несуразица. Да, в последние годы жизни Мертон часто шокировал и орденское начальство, и наивных правоверных католиков; да, он всерьез интересовался нехристианскими духовными традициями и неплохо в них разбирался. Но на всё это у него были основания: он делал это из глубины сердца, до конца преданного Христу. «На свете есть три вещи, за которые я не устану благодарить Бога: дар веры в Христа, мое монашество и мое призвание писать и делиться своим опытом с другими», - писал Мертон[1].