Одинокие истории

– Злой дух хитер, – запричитал священник, вытирая взмокший лоб тканью. – Но я смогу извести его до захода солнца.

– …Если ничего не выйдет, – добавил доктор, поправляя круглые очки, – я сам лично отвезу его в лечебницу, где ему и место.

Старейшина согласно закивал. Ичиро закрыл глаза и проглотил слезы, соленые, как бескрайнее море.

***

История об одержимом юноше быстро разнеслась по всей округе. К вечеру жители собрались возле храма поглазеть на кота-Ичиро. Среди них был и Старейшина, севший на деревянном помосте. Взгляд его был задумчив, но решителен.

– Изгнать его! Изгнать из деревни! – завидев Асакаву, появившегося из храма, толпа загалдела, как стая ворон. Ичиро держал спину так прямо, как мог, и прятал хвост под полами кимоно.

Старейшина поднял руку, и, повинуясь его воле, толпа, наконец, утихла.

– Славный народ нашей деревни собрался здесь, чтобы признать тебя, Ичиро Асакава, свободным от злого духа! – голос старейшины раскатился по воздуху, густому и сладкому от цветения сакуры. – Иначе будешь изгнан. Ты понял меня, Ичиро-кун?

В паре кошачьих прыжков от него тревожно блестели глаза его семьи. Асакава утвердительно кивнул. Толпа вновь возбужденно зашумела, как голодный океан.

– Так ступай же на двух ногах как человек!

Ичиро сделал первый мучительный шаг. За ним следующий, и еще, и еще… Тяжело дыша, с хрустом в тонких пятках, он доковылял до помоста и рухнул на колени перед старейшиной.

– Теперь ешь, как человек! – старейшина поставил перед ним поднос. В миске был дымящийся рис, рядом лежали палочки.

Асакава, с трудом сгибая пальцы, взял палочки в лапы. Эту на один, вторую – в другой… Но большой палец был слишком короткий, и палочки все время выпадали. Видя его все новые и новые попытки, старейшина стал хмурить брови и поглаживать усы. Понимая, что вот-вот себя выдаст, Ичиро проткнул натянутую между пальцами кожу насквозь. Как же больно быть человеком!..

Палочки, наконец, легли в лапу, и, роняя капли крови в свежий рис, Асакава поймал комочек и сунул его в пасть. Священник хотел было возразить, но старейшина жестом остановил его:

– Злой дух не стал бы вредить себе.

– Злой дух хитер, – смущенно отозвался священник, – но глотку ему обжигают священные звуки. Молись!

И Ичиро стал молиться. Не в ладах с языком, он тянул звуки «хум» и «ньям», «тхам» и «чхонг», как когда-то учил его отец, и касался лбом деревянных досок. При каждом подъеме на его хребет будто обрушивались горы, горло пересохло, как старый колодец, но Асакава продолжал петь священную мантру.

Священник слушал и кивал в такт. Старейшина одобрительно поглаживал усы и, когда Ичиро закончил, хотел воздеть руку, но доктор остановил его:

– Кто ты: кот, думающий, что он человек, или человек, думающий, что он кот?

– Я – Ичиро Асакава, человек, думающий, что он человек…

Доктор удовлетворенно кивнул и посмотрел на старейшину.

– Злой дух изгнан! – торжественно объявил тот. – Дом Асакавы очищен от проклятия нэкоматы!

– В честь этого великого дня, – продолжил счастливый отец, выходя из толпы, —прошу быть гостями в моем доме!

Люди торжествующе закричали и ринулись в дом Асакавы. Среди них шла и мать, чьи слезы радости блестели на заходящем солнце. Доктор что-то горячо обсуждал со священником, тыкая в него пальцем, а отец вел старейшину под руку, на самое почетное место.

«Правда ли я вернул свой облик?» – подумал Ичиро, видя всеобщее веселье. И от этой мысли ему стало грустно – ведь не будет больше охоты на бабочек и праздного безделья, вернется душная контора и чернила на лапах.

Храм быстро опустел, и Ичиро остался совсем один. Он попытался встать на ноющие ступни, но тут же упал. Кое-как дохромав до пруда, он принялся пить с водной глади. Затем он вгляделся в воду и улыбнулся своему отражению. Из воды на него смотрел рыжий кот с обстриженной на макушке шерстью, грустным желтым взглядом и усами, длинными, как рыболовные удочки.

2016 г.

Тульпа

Я нашла его, умирающего, в один из безветренных солнечных дней, что бывают в горах после крутого бурана. Он молился и почерневшими пальцами загребал снег в синий от холода рот. Несчастный путник, принявший на себя весь гнев седобрового Кайлаша – сердца мира. А если сердце так жестоко к невинным людям – что уж говорить о самом мироздании, в чьих чертогах оно застыло? Каменное и ледяное, полное лишь злобы и горечи, уже который год Кайлаш убивает десятки паломников, ищущих монастырь в одной из его пещер.

– Нет, Кайлаш, он мой! – кричу я, не сводя глаз с угрюмого пика, подпирающего само небо. Гора безмолвно хмурится застывшими снегами. Она знает, что вокруг – все вечно. Вечный снег, вечный холод, вечная смерть. И ей остается лишь ждать, когда мы оба погибнем под синим платьем Шивы.

Я взваливаю несчастного себе на спину. Задубевшая от холода кожа скрипит, снегоступы уходят в сугробы до икр. Почему он такой легкий? В полушубке, в собачьих унтах, но по весу – будто тащу молодого марала. Под нашей тяжестью белая шелуха хрустит и ломается, моим шагам вторит глухое скалистое эхо.