Одинокие следы на заснеженном поле

Борясь за нас, беспредельный свет и беспредельный мрак сходятся, вызывая бурю уже в нас, перетекая друг в друга, из одного состояния в другое, как монада инь-ян дуализма белой и черной волн вечности; как в спирали свивающиеся змеи Кадуцея – символа Гермеса, – взаимодействуют в нас силы активного жизненного расширения и пассивного смертельного сжатия, противоположные энергии, положительная и отрицательная.

Принцип же неразличимости части и целого не позволяет – что противоречит слишком здравому рассудку – отличить однозначно и точно бесконечно малую величину от бесконечно большой, – так замыкаются элементарная частица, человек и мир в целом, человечество, наши страдания, мечты и радости с общей болью, отчаянием и эйфорией.

Юрий встряхнул головой, сбрасывая мысли, резким движением выпростал руку из рукава, выгнул запястье со стальным обручем наручных часов, извлек телефон из кармана куртки и, повертев в пальцах, поглядел на фонарь…

IV

Свет, видимый льющимся усеченным конусом из тонкого белого пластика раструба плафона, слегка пожелтевшего от времени, с расплывающимся палевым пятном от близко расположенной лампочки, незримо связанный со щелчками далекого электрического автомата, замигал. Казалось, не гас совсем, но и не загорался на полную мощность: невозможно было заметить переходы, как бывает от перепада напряжения в сети.

Старик с силой зажмурился. Предельное сгущение тьмы дает вспышку света – торжество света оборачивается слепотой. Бесконечный переход света во тьму и обратно, как борьба добра и зла, где белый свет – это и Бог в белых одеждах, находящийся в ослепительном мраке, и Белый Всадник междоусобиц, лжепророчеств, чумы в кромешном свете.

Белый цвет – гармоничное сочетание всех цветов, чистота, успокоение, духовность и цвет апокалипсиса, смерти, начинающей все наново.

Нашарив ладонью на полу переключатель на проводе, он нажал на кнопку, погасив торшер.

Еще раз старик зажмурил веки: ему хотелось положить конец воспоминанию о дне отъезда жены, но от ясной картины минувшего не сразу удалось отрешиться. Так что он, мысленно блуждая в потемках, надолго замер, откинувшись в кресле и не раскрывая глаз.

Когда они в последний раз в жизни переехали – сюда, в удаленный район тогдашних новостроек, соседствовавших со старыми одноэтажными халупами, разменяв большую квартиру в центре на эту и вторую для Михаила (у него родилась дочка), – в их квартале, подсоединенном по временной схеме, поначалу часто отключалось электричество. На подстанции оборудование барахлило. Коротали, бывало, вдвоем с женой вечера при свечах. Как в старину.

Дала о себе знать спина, занемев от неподвижного сидения, несколько позвонков в нижнем грудном отделе сделались горячими. Старик подложил руку под поясницу, утвердив костяшки пальцев на чувствительном проблемном участке, осторожно поерзал в кресле, пытаясь найти удобное положение, чтобы задавить боль, насильно загнав ее внутрь.

– И профессора, Юра, ничем не могут помочь, – запоздало пожаловался он сыну, – значит, время приходит. То есть уходит, и нам пора уходить… Меня вот никак не забирают… Туда… Сколько еще?

Меня он не забрал… Не вызвал к себе…

Старик задумался, странным образом перестав на время размышлять о чем-то конкретно; мысли стремились к общему, влиться в некий единый поток, вихрем воронки раскручивавшийся от кружившейся головы и поднимавшийся выше и выше.

Сигнал телефона, на который он надеялся и коего непрестанно и терпеливо ждал, вывел его из оцепенения. Он, насколько мог быстро, к шестому зуммеру, подошел к аппарату.

– А, ты, Григорьич… Почему не рад? Рад. Молодец, что позвонил. Когда в гости придешь, я ж все жду?.. А сегодня, как же так?.. Ладно, ладно, давай продолжим, чего уж там. Неймется проиграть?.. Ну-ну, попробуй, свежо преданье…

Он оперся локтем о столешницу, нависая над шахматной доской, и, продолжая разговаривать, двинул пешку за черных. Григорьич наконец определился с ходом.

– Я взял эту пешку, конечно, а что ты думал? У нас так…

Несколько раз скептически угукнув в ответ на необоснованную самоуверенность партнера, он выдвинул тяжелый стул из массива дерева, так что его ножки, скребя по полу, издали надсадный звук, и подсел к столу.

Румынский гарнитур.

– Да… Ты так долго думаешь, что я буду настаивать на игре с часами. А, боишься!.. Ладно…

С Асей в Москве покупали, когда возвращались из длительной командировки. За границей работали. Ребята в гостинице дожидались. Долго они петляли по огромному, торговавшему на чеки Внешпосылторга магазину (с синей полосой – за работу в странах СЭВ, с желтой – в развивающихся, ценнее всего – бесполосные: капстраны), заставленному всевозможной мебелью, что при тогдашнем повсеместном дефиците вызывало сложные чувства: трудно скрываемую радость от неожиданно открывшихся возможностей и вместе с тем – подспудную неловкость за них. Сразу жилую комнату тогда купили и кухню. Контейнером отправляли по железной дороге. Сколько же ему лет, гарнитуру этому?..