Одинокий друг одиноких

— Эта денежка мне не достанется.
— Ничего, мой сынок, ничего,
жизнь идет себе, время тянется,
на бутылку всегда прикарманится,
а закуска важнее всего..

— Эта рюмочка мне не достанется.

— Ничего, мой сынок, ничего,
меньше выпито — больше останется,
поживем — все, глядишь, устаканится,
а здоровье важнее всего..

— Эта девушка мне не достанется.

— Ничего, мой родной, ничего,
кто не женится, тот не обманется.
Станет грымзой — пускай ей помнется
не про этого, так про того…

«Ряд естественных утешений» — название этой мрачной шуточке верное, притом, по-моему, превосходящее ее качеством.

нашествия одиночия

…Да, нагоняющая темнота, навязчиво снившаяся, конечно, была образом моего внутреннего одиночества. Разобщенное состояние души ослепляет. Кажется, ничего больше нет и не может быть, не видать ни зги…

Давай еще последим, как одиночество идет с нами сквозь разные возрасты и жизненные положения, как скользит, словно тень, то сзади, то сбоку, то впереди, то бледнее, то гуще…

Переменчивый свет разных общений и общностей то ярок, подчас ослепителен, то еле брезжит в глубоких сумерках или мерцает откуда-то издали… Кто-то в потемках целый век проведет и не узнает иного…

Тени одиночества нет, когда светило — прямо в душе: озарение религиозной верой, взлет дружбы, любовь взаимная, вдохновение или просто радость бытия — но потом…

Помнишь, бывало уже Светило уходит, тень делается сплошной, тьма застилает все…

Мы ее, эту нутряную тьму, в беседе с одним знакомым продвинутым отроком окрестили так: одиночь, или одиночие — аляповатое, жутковатое, но выразительное словослияние.

Нашествия одиночи могут случаться в любом возрасте, с тою лишь разницей, что у маленького ребенка это протекает, как и большинство детских болезней, обычно резче, острей, чем у взрослого, зато и быстрее, полнее проходит, хотя не бесследно…

Когда же гормоны созревания начинают бродить, одиночие, раз наступив, даже без внешнего повода, просто откуда-то изнутри, может затягиваться на неопределенное время. Само себе создает поводы и причины, само себя строит, растит, питает, наподобие опухоли, само себе даже нравится…

Вот какой одиночный автопортретик не без изрядного влияния юного Миши Лермонтова я изваял, не достигнув еще 14 лет.

Я одинок. В душе моей
непроницаемая тьма.
Тюрьма без окон и дверей.
Вся жизнь — такая же тюрьма.
Стена: ни выйдешь, ни войдешь.
— Но вот же дверь и окна — вот!
— Все нарисовано. Все ложь.
Наш мир придумал идиот.
— А это небо? А фонтан?
А лунный свет? А запах роз?
Все сон, все мнимость, все обман
и призраки погибших грез.
— А этот мальчик без пальто
сугробов снежных посреди?
— Мертвец по имени Никто
с кинжалом солнечным в груди.

Во как! — театрально, позерски кинжал себе в грудь воткнул тринадцатилетний мальчишка сугробов снежных (другой вариант был — уродов мрачных) посреди.

Но кинжал не какой-нибудь — солнечный, и кто-то там замечает и небо, и фонтан, и запах роз, и двери, и окна, из тьмы выводящие, хотя другой персонажик, претендующий быть единственно правым, ничтоже сумняшеся объявляет все выдумкой идиота. Выбалтывают нехитрую подноготную автора «призраки погибших грез», ну конечно, это было время моего Второго Большого Любовного Разочарования…

Замечу, однако, что это еще был и невольный портрет места и времени: «все нарисовано, все ложь… все мнимость, все обман… вся жизнь — тюрьма… Картинка, вполне похожая на тогдашний совок, да и на теперешний вдушуплевок тоже смахивает.

Любопытно сравнить с этим другой стишок, написанный в сходном настроении, но с добавкой иного опыта.

Расстояние между стишками пустяковое, каких-нибудь тридцать пять годков.

Шел звериными тропами,
забывая испугаться…
Одиночество   и    Память —
вот и все мое богатство.

Одиночество и Память —

как сиамские уродцы,
обреченные богами
за себя с собой бороться.

Пропадет один с испугу —

и другой в небытье канет
Не давайте спать друг другу,
Одиночество и Память!

об одном занятии, обычно одиноком