— Первая любовь действительно может оставлять глубочайший отпечаток, как и все первое: первая драка, первое наказание, первая ласка, первый учитель, первая двойка или пятерка… Но роковое влияние первого опыта, какое приписывает Фрейд всему человеческому, на самом деле имеет место менее чем у двадцати процентов людей. В большинстве мы все-таки не гусята, которые всю жизнь ходят за подушкой, как за гусыней, если им эту подушку показать сразу после вылупливания из яиц.
Только каждый пятый-шестой — такой вот гусенок, а у остальных решает судьбу и первый опыт, и второй, и десятый, и все вместе взятые.
— Она первая, в этом весь сказ, хотя порядковый номер и ничего не значит, ибо всякая любовь, если это любовь — и первая, и последняя, именно эта любовь — ее не было еще и больше не будет… Не в первости дело, а в том, каков человек во время встречи с любовью — насколько открыт или закрыт, защищен или не защищен, развит или не развит.
Приведу прозаическую медицинскую аналогию. Представьте, что вы первый раз в жизни за болели — допустим, корью. Если не было прививки, болезнь может протекать и в легкой, и в средне тяжелой, и в очень тяжелой, смертельно опасной форме..
— Конечно. Болезнь по имени Первая Любовь обрушивается на самую открытую душу, самое неопытное тело, самый наивный ум. У вас нет еще иммунитета против нее, кроме, может быть, каких-то врожденных выживательных защит, как-то: эгоизма, присущего каждому, способности переключаться и забывать…
Если вы от первой своей любви так ли, эдак ли выздоравливаете, то в близком подобии с тем, что происходит на уровне тела, в душе у вас могут примерно с равной вероятностью возникнуть два состояния. Одно назовем иммунитетом. А другое — гиперсенсибилизацией или подсадкой, сродни наркотической. Если иммунитет, то вы уже более или менее защищены от повторения в будущем отрицательных сторон вашего первого опыта — но увы, и положительных тоже! — и если в дальнейшем опять наступите на грабли, то это будут уже грабли другой конструкции, другой фирмы…
— Если же подсадка, то… Догадались, да; вы не только не будете застрахованы от тех же самых граблей, но с упорством, достойным лучшего применения, будете сами искать их, снова и снова. Ну, а кто ищет, тот, как известно, всегда найдет — хоть и не обязательно то, что ищет…
Уже не в первый раз вспоминаю это, мой Друг, в беседах с тобой…
В любви, как нигде более, каждый одинок в своих трудностях, каждый несчастлив в одиночку. И у меня это был первый опыт одинокой любовной несчастности — первая любовная рана, и зажить ей, похоже, не суждено…
Неполных восьми лет от роду я впервые влюбился, влюбился страстно, беспомощно. Я и раньше, как говорил уже, лет с четырех-пяти, горько оплакивал свою никем-нелюбимость, хотя к этому не было еще вроде бы никаких оснований.
А тут она и пришла, нелюбимость, взаправду.
Накликал или предзнал — Бог ведает; но с восьмого лета моей жизни не покидает меня неизгладимое болевое ощущение, что меня не любят и никогда не полюбят, что я не достоин любви. И всю жизнь я жажду любви, жажду неизмеримо больше, чем нужно человеку на жизнь. Даже когда меня любили потом, я этому слабо верил. Тоска душевного одиночества, ненависть к себе, зависть и ревность посещали меня очень часто…
Первая детская любовь и пробуждение сексуальности обычно не совпадают и сперва не имеют друг к другу никакого отношения.
Именно так было у меня.
Я из числа тех, в ком сексуальность проснулась очень рано и бурно. А рос в то время, когда на вопросы пола было наложено жесткое, ханжеское табу советского толка. Все мои детские попытки что-то узнать об этом, разведать, тем паче изведать — наталкивались на яростное и непонятное сопротивление взрослых.