Одинокий друг одиноких

Очень рано жизнь начинает наполняться таким вот неразделимым одиночеством прошлого. Если живешь трудно, его накапливается столько, что никаких ушей не хватит для отгрузки хоть малой толики; а залежалое одиночество — груз опасный, может свести с ума..

Я родился с непропорционально большими ушами. Мама даже испугалась, они были к тому же слегка свернуты трубочкой, и мама сгоряча вознамерилась подвергнуть их обрезанию, хорошо, что бабушка остановила.

Я знаю теперь, зачем мне такие здоровенные уши. Ну да, чтобы лучше слушать. Чтобы побольше вмещать в себя одиночеств.

Одиночество перемещается из души в душу и через глаза, они у меня тоже вместительные.

Тебе это вполне понятно, мой Друг: одиночество другого, перегруженное в тебя, становится твоим одиночеством — и тоже, накапливаясь, требует передачи кому-то, иначе… Но вываливать такой груз наружу без переработки опасно.

Вот одно из одиночеств прошлого, перемещенных в меня, я его переработал в стихорассказ с изменением неких реалий. Как ни странно, изменения эти и придают истории истинность, рифмы действуют освобождающе…

— Доктор, я не буду вас долго терзать.
Отучите меня ногти кусать…
Я читаю по ночам ваши книжки
каждый раз, как надеваю штанишки.
Вы простите уж, такая работа.
Между вызовами спать неохота.
Я хочу вам откровенно свою жизнь описать.
Отучите меня ногти кусать…

Так рассказ свой начала проститутка

мисс Лючия, по-домашнему Людка,
в юбке супермини, заголяющей ляжки,
с личиком слегка подуставшей неваляшки,
с грациозностью газели, но уже не совсем,
а глазищи так глазели, хоть глотай седуксен…

— Извините, Доктор, выражаюсь неправильно,

у меня на морде отпечаталась окраина.
Люди мы рязанские, а жили в Душанбе.
Дуся, бабушка моя, понимала в судьбе,
молодую за цыганку принимали на базаре,
ну а я в нее, говорят, глазами…
Умирала — мне сказала; Прощай, Людочка,
на могилке ты моей незабудочка.
Езжать тебе далеко, много петь и плясать…»

Я тогда не начала еще ногти кусать —

В том краю я бывал не однажды, мой Друг.
Там видны очертания живых господних рук,
там пустыня с повинной приникает к Памиру
и Коран вспоминает, и молит «Помилуй».
Но Памир непреклонен — семь ветров у виска,
и ледник на ледник смотрит свысока

— Моя мама швея. Вся семья рабочая,

все ходили на завод, кроме Славы-отчима,
офицер он отставной, не вылазил из пивной.
Подросла — стал присматривать за мной,
чуть гульну — показать целку требовал.
А вот целки у меня отродясь не было.
ни кровинки в первый раз…
Слава-отчим, амбал,
меня девочку не трогал, только
шишку вынимал
и дрочил. А мама не знала ничего,
я боялась ей сказать… Слава-отчим
был чмо,
он в Афгане ребятишек расстреливал,
не могла и взглянуть на постель его,
он ужасно, по-звериному был волосат.
Вы меня отучите ногти кусать?..