Одинокий мужчина

– Я знаю, что для тебя значит ваш дом. Ты не собираешься куда-нибудь переезжать, а?

– Нет, всерьез нет.

– Нет… – (Немного тоскливо.) – Я так и думала. Наверное, пока ты там, ты чувствуешь себя рядом с ним, это так?

– Может, и так.

Она наклоняется, с душевным пониманием сжимая его руку. Затем тушит сигарету и, к облегчению для обоих, бодро заявляет:

– Не принесешь нам еще выпить, Джо?

– Сначала посуда.

– Да ладно, милый, подождет! Утром я вымою. Знаешь, мне даже нравится. Хоть чем-то занять свои дни. Ведь почти нечем…

– Не спорь, Чарли. Не поможешь, я и сам справлюсь.

– Ох, Джо!

Спустя полчаса они опять в гостиной, с полными бокалами в руках.

– Зачем притворяться, что не любишь? – вызывающе, с кокетливым упреком спрашивает она. – Конечно, ты должен скучать, конечно, хотел бы вернуться – ты сам это знаешь!

Это одна из ее излюбленных тем.

– Я не притворяюсь, Чарли, ради бога! Будто не знаешь, что я-то бывал там, и не раз – в отличие от тебя. Я не спорю, с каждым приездом мне нравилось там все больше. Честно говоря, теперь я считаю, что, возможно, это самая необычная страна мира – и самая удивительная смесь. Все меняется, и вместе с тем ничего. Вряд ли я рассказывал тебе, что в середине прошлого лета, когда мы с Джимом были в Англии – если помнишь, мы путешествовали по Котсуолду. Так вот, однажды утром мы приехали на мини-поезде в настоящую деревню из поэмы Теннисона – сонные долины, медлительные коровы, воркующие голуби, древние вязы – и особняк елизаветинских времен вдалеке за деревьями. А на платформе нас встречали два служителя в точно такой же форме, какую носили носильщики в девятнадцатом веке. Только эти были негры из Тринидада. А билетный контролер у ворот оказался китайцем. Я чуть не помер от восторга. До совершенства только такого финального штриха здесь и не хватало.

– Не думаю, что это мне понравилось бы, – говорит Шарлотта.

Какой удар по ее романтизму, еще бы. Он нарочно поддразнивает ее. Только ее трудно сбить с толку. Она жаждет продолжения, пребывая в мечтательно-хмельном настроении.

– А потом вы отправились на север, – напоминает она, – осмотреть дом, где ты родился, да?

– Да.

– Расскажи мне о нем!

– Ох, Чарли, – я уже сотню раз рассказывал!

– Расскажи еще раз – пожалуйста, Джо!

Она настойчива, как ребенок, и Джордж редко ей отказывает, особенно после нескольких бокалов.

– Раньше это была ферма, представляешь. Построена в тысяча шестьсот сорок девятом – год, когда был обезглавлен Карл Первый…

– Тысяча шестьсот сорок девятый! Ах, Джо! – ты только представь себе!

– Там, в окрестностях, есть еще несколько ферм, намного старше… Дом, конечно, не раз перестраивали. Нынешние его обитатели – его хозяин, телевизионный продюсер из Манчестера, – практически переделали все внутри. Добавили лестницу, еще одну ванную, модернизировали кухню. Потом они писали мне, у них теперь центральное отопление…

– Какой ужас! Должен быть закон по защите таких прекрасных старых зданий. Это же безумие – модернизация всего на свете! Подозреваю, они подцепили такую моду в этой чертовой стране.

– Не дури, Чарли, душа моя! Там же раньше невозможно было жить. Дом из местного камня, который впитывает в себя всю окрестную сырость. А ее там хватает, в этом климате. Даже летом стены липкие, а зимой смертельный холод, если в комнатах хотя бы несколько дней не топить. В погребе могильный запах, книги плесневеют, обои отслаиваются, оправы картин в пятнах от сырости…

– Как ни старайся, дорогой мой, все равно получается ужасно романтично. Прямо как «Грозовой Перевал»!

– На самом деле это уже почти пригород. Если пройтись немного по аллее, попадаешь на шоссе, откуда каждые двадцать минут ходят автобусы на Манчестер.

– Но ты же говорил, что дом на краю вересковой пустоши?

– Ну да, так и есть. Такой странный, двойственный мир. Если смотреть из окон позади дома – где, собственно, я и родился, – то пейзаж со времен моего детства ничуть не изменился. Домов там и сейчас почти не видно – лишь каменистые склоны холмов с редко белеющими точками ферм. А вокруг старого фермерского двора, конечно, деревья; они были посажены задолго до моего рождения для защиты от ветров – там они очень сильные, – и на гребне холма растут гигантские буки. Их особенный шепот, похожий на шум волн, – вот самый первый звук на моей памяти. Порой я думаю, может, именно поэтому мне всегда хотелось жить близ океана…

Что-то происходит с Джорджем. Ради Чарли он воскрешает былое, сам погружаясь в его шарм. Он замечает это – но какой от этого вред? Даже забавно. Еще один способ измерить состояние опьянения. Ничего страшного, пока его слышит только Чарли. Пьянея от его слов, она глубоко и благодарно вздыхает; хотя другие наверняка скажут, что под кайфом скорее находится он сам.