(Она ему как минимум шесть раз рассказывала, всегда под мухой.)
– Он сказал мне так: «Вы оба должны заботиться друг о друге».
– Так и сказал?
– Да, так и сказал. Именно такими словами. И Джо, мне кажется, он говорил не о заботе. Он имел в виду нечто большее…
– Что он имел в виду?
– Это было меньше чем за два месяца до его отъезда в Огайо. Так что думаю, он велел
Слегка покачиваясь, она глядит очень серьезно, но как-то смутно, словно пытается рассмотреть его сквозь все выпитое сегодня.
–
– Откуда нам знать, что он знал, Чарли? Но, наверное, он хотел бы, чтобы мы заботились друг о друге. – Джордж положил ей руки на плечи. – Так пожелаем друг другу спокойных снов, хорошо?
– Нет, подожди… – Как ребенок, она отдаляет необходимость идти спать вопросами. – Как думаешь, тот паб еще продается?
– Полагаю, да. А это идея! Почему бы нам его не купить, Чарли? Что на это скажешь? Можно пьянствовать и делать деньги одновременно. Куда веселее, чем жить с Нэн!
– Ах, дорогой, как здорово! Ты думаешь, его
– Конечно… Спокойной ночи, Чарли.
– Спокойной ночи, Джо, любовь моя…
Они обнимаются, она целует его в губы. Вдруг он чувствует ее язык во рту. Она и раньше так целовалась. Вечные хмельные попытки, стотысячные по счету, теоретически способные сместить их отношения в желанную ей плоскость. Неужели женщины никогда не сдаются? Никогда. Но именно потому, что не сдаются, они умеют проигрывать. Когда после паузы он отстраняется, она не пытается его удержать. И не ищет повода оттянуть его уход. Он целует ее в лоб. Словно дитя, смиренно позволяющее уложить себя в колыбельку.
– Сладких снов.
Джордж отворачивается, открывает входную дверь, делает шаг, и – оп-па! Он едва-едва не летит головой вниз по ступенькам – нет, дальше, десять, пятьдесят, сто миллионов футов вниз, в бездонную черную ночь. Лишь судорожная хватка за ручку двери спасает его.
Он оборачивается, пошатываясь, с колотящимся сердцем улыбается Шарлотте, но, к счастью, она уже отвернулась. И не видит его последнюю глупость. Воистину по милости провидения, иначе ему бы не удалось отбиться от ее усилий оставить его на ночь. А это как минимум означало бы очень поздний плотный завтрак, и, разумеется, с выпивкой; следом дневной сон и ужин, и еще, и еще, и еще больше поводов выпить… Такое уже не раз случалось.
Но на этот раз пронесло. Так что он с осторожностью домушника закрывает за собой дверь, садится на верхнюю ступеньку и, переведя дух, делает себе наисерьезнейшее внушение: «Ты пьян. Старый тупой дурак, как ты посмел так напиться? Так вот, теперь слушай: сейчас очень медленно спускаемся вниз по всем ступенькам, оттуда идем прямиком домой, потом вверх по лестнице и сразу в кровать, даже чистить зубы необязательно. Все ясно? Ну, так пошли…»
Вот и прекрасно.
Только как тогда объяснить, что, поставив было ногу на мостик через пролив, Джордж, фыркнув себе под нос, вдруг разворачивается – и как школьник, удравший из-под опеки этих несносных маразматиков взрослых, смеясь, несется бегом по дороге к океану?
Перебегая рысцой с Камфор-Три-лейн на Лас-Ондас, он видит приветливое зеленое сияние круглых иллюминаторов бара «Правый борт», что на углу автострады у океана, напротив пляжа.
«Правый борт» стоит здесь со времен первых колонистов. Бар, поначалу работавший как стойка для перекуса, снабжает окрестности пивом с момента отмены сухого закона, а здешнее зеркало некогда имело честь отражать лик самого Тома Микса. Но звездный час бара настал позже. Ах это лето 1945 года! Война почти закончилась. Светомаскировка – не более чем предлог не включать свет при групповушках. Надпись наверху гласит: «В случае прямого попадания тотчас закрываемся». Это, конечно, шутка. Тем не менее где-то там, на дне залива, под утесами Палос Вердес лежит настоящая японская подводная лодка с настоящими мертвыми японцами, подорванная на глубине после того, как она потопила два-три судна вблизи калифорнийского побережья.