Одинокий некромант желает познакомиться

Стучали колеса поезда, напевая простенькую, но на редкость навязчивую мелодию. Она мешала уснуть, и Анна поневоле прислушивалась к иным звукам. Вот хлопнула дверь где-то далеко, кто-то покинул купе. Вот раздался и стих смех.

В вагоне первого класса было людно.

За стеной говорили. Тихо. И Анна не могла различить слов. Она хотела, пусть и подслушивать этот разговор было неприлично, но ее мучила странная обида.

О ней забыли. Она вновь стала не нужна. И это было понятно, ведь тем двоим было о чем поговорить, но понимание не спасало. Обида душила, нашептывала, что вряд ли стоило надеяться на нечто большее, что Анна изначально обречена на одиночество.

А если бы она умерла тогда, во младенчестве? Если бы не счастливый случай? Или несчастный?

– Мучительно, – сказала она Аргусу, который притворялся спящим. Он вытянулся, заняв почти все место от окна до самой двери. – Не знаю, способен ли ты чувствовать хоть что-то…

Она поняла, что не уснет, но лишь больше растревожится, и села.

За окном было темно, и в темноте этой изредка мелькали огни глазами диковинных зверей. Грохотали колеса. Вагон покачивало, но теперь это покачивание вызывало приступы дурноты.

Анна накинула домашний халат. Аргус поднялся.

– Не думаю, что в этом есть хоть какой-то смысл, – Анна провела пальцами по сухой чешуе. – Но ты, пожалуй, прав. В одиночестве мне нынче тошно.

Она выглянула.

Коридор был пуст и сумрачен. Поблескивали металлом таблички на запертых дверях. Темная ковровая дорожка казалась почти черной. Слабо шевелились шторки на окнах. Захотелось вдруг воздуха, нестерпимо, так, что Анна поняла, что еще немного, и задохнется. Она попыталась открыть окно, но не вышло.

Дышать.

В груди полыхнуло болью, а воздух, окружавший Анну, сделался густым и тягучим. Она метнулась к другому окну, к третьему…

Не выходит.

Горло сдавило. И каждый вдох давался с трудом. И Анна понимала, что времени у нее почти не осталось, почти… Вдруг рама вместе со стеклом захрустела, поддаваясь. И Анна, чувствуя, что времени вовсе не осталось, налегла на нее всей тяжестью своего тела. Хруст усилился, посыпалось стекло, и вдруг что-то ухнуло, рухнуло под нею, вываливаясь в темноту, унося с собой саму Анну.

Она хотела закричать. Не успела. Замерла, еще силясь удержаться, но понимая, что вот-вот провалится в эту безоглядную, беспросветную тьму. Она слышала далекий рык. И боль, пронзившую запястье, ощутила.

Был рывок, опрокинувший ее на спину. Чьи-то встревоженные голоса. Грозный рокот Аргуса, и кажется, она смеялась. Сидела на полу, прижимая к груди разодранную руку, и смеялась, смеялась, счастливая оттого, что жива.

– Целителя, – этот голос оборвал смех.

Анну подняли. И кажется, Аргус замолчал, признавая право этого человека прикасаться.

– Самоубийц только не хватало…

Она услышала это четко и удивилась. Кто самоубийца? Она? Анна и не думала, не собиралась. Смех сам собой угас, сменившись болью в руке. А еще страхом от понимания, что она и вправду едва не погибла. Но как?

Целитель, невысокий, благообразного вида господин, с рукой управился на раз.

– Будет болеть, – предупредил он, косясь на Аргуса, который вел себя на редкость смирно, хотя и взгляда с чужака не спускал. И в нечеловеческой этой внимательности виделась Глебу тень разума.

– И капельки успокоительные все ж примите. – Закончив перевязку, целитель тщательно вымыл руки, взмахом отпустил полового с рукомойником и полотенцами. Он натянул белоснежные перчатки. Поправил манжеты на рубашке. – Хорошие капельки. Многим дамам помогают.

– Я не собиралась покончить с собой, – тихо произнесла Анна, которая выглядела растерянной и несчастной.

В светлых волосах ее блестели мелкие осколки стекла, и надо бы попросить, чтобы помогли вычесать. А еще умыться.

И должна же быть горничная в вагоне? Или хоть кто-то…

– Конечно-конечно, не собирались. Но порой и такое бывает, что человек не собирался, а оно как-то вдруг да и вышло… само собою. Женский пол весьма впечатлителен. Порой диву даешься, что творится в прекрасных головках, – целитель поклонился. – Утречком я вас еще проведаю и рекомендации выпишу. Воспоследуйте, будьте уж любезны. И вы, милейший, приглядите за вашей… родственницей.

Он коснулся пальцем цилиндра, который, в нарушение всех писаных и неписаных правил, снимать не стал. И, поклонившись низко – правда, в том Глебу привиделась скрытая издевка, – отбыл.

А капли остались. Флакон темного стекла, перевязанный на горлышке синей лентой, на которой крепился бумажный квиток. Лента была завязана бантиком, и это отчего-то раздражало.

– Я действительно не собиралась, – Анна подняла руку и коснулась горла. – Я… просто не спалось. Я решила выйти… пройтись.

Глеб решился и вытащил-таки серебристую искру стекла из волос.

– Простите…

Она кивнула:

– Там стало нечем дышать. Я не знаю, раньше со мной такого не бывало. Просто вдруг я поняла, что вот-вот задохнусь. Я хотела открыть окно, но все были заперты.

– Они изначально не открываются.