Одинокий путник

Лытка замер, уткнувшись в стену, и шептал слова молитвы: он хотел, чтобы Господь укрепил его и не позволил ненависти вырваться наружу. Надо уметь прощать своих врагов, прощать, а не мстить им за убитых. Но как же это, оказывается, трудно!

Вечером, после ужина, Дамиан снова пришел в больницу. Только на этот раз он уже не был доволен собой – тени лежали вокруг его мечущихся глаз, он озирался по сторонам и вздрагивал от каждого резкого звука. И Лытка знал, что вызвало эту перемену: авва объявил об изменении в уставе обители – теперь к должности Эконома добавилась должность воеводы Пустыни, и должность эту отдали отцу Авде. Отцу, а не брату – это и подкосило архидиакона, и без того сломленного потерей кристалла. Его утренняя бравада была не более чем попыткой сохранить лицо перед братией, теперь же и на это у него не осталось сил.

Больничный осмотрел его рану на шее и покачал головой:

– Если бы колдун был жив, я бы послал за колдуном, – сказал он тихо и подозвал Лытку.

Рана на кадыке архидиакона, совсем небольшая по размеру, опухла, и кожа вокруг нее приобрела бледный водянистый цвет, более подходящий покойнику, а не живому человеку. Из раны сочилась зловонная зеленоватая слизь, а под обеими челюстями набухли плотные желваки.

– Оставайся на ночь в больнице, Дамиан, я привяжу рану солью и буду часто менять повязки, – вздохнул Больничный.

– Солью? Это все, что ты умеешь? – фыркнул архидиакон.

– Колдун знал другие способы… – уклончиво ответил Больничный.

– Нет уж, здесь я не останусь, спать я пойду к себе. Пусть он, – Дамиан ткнул пальцем в Лытку, – идет со мной и меняет повязки.

Лытка пожал плечами – молиться он может и в келье архидиакона, а уход за больным убийцей станет испытанием смирения и кротости.

Ночью Дамиану стало плохо: его начал бить озноб, сменяющийся потом и жаром, и Лытка то кутал его в одеяло, то, наоборот, менял ему белье и обтирал влажным полотенцем. И молился. Молился, чтобы Господь послал ему силы выдержать испытание. Но, глядя на распятие, видел огромные сухие глаза Лешека, и яблочное пюре, стекающее на подушку из уголка рта. Он не мог не вспоминать, как держал зубами руку архидиакона, и как монахи не сумели сразу разжать ему стиснутых челюстей. Он убил Лешека во второй раз. Господь спас тому жизнь, а Дамиан убил его снова. Как будто довершил начатое когда-то.

– Что? Молишься за упокой души своего безбожного дружка? – хмыкнул Дамиан, и в темноте блеснули зубы, оскаленные в усмешке.

– Я молюсь за твое выздоровление, – кротко ответил Лытка, – чтобы Бог послал мне силы не убить тебя.

– Вот как? Ну-ну, – снова усмехнулся архидиакон, – убийство – страшный грех, юноша. Я знаю это лучше тебя.

– Да, отец Дамиан. Тебе это должно быть известно лучше, чем мне, – оскалился Лытка в ответ.

– Ты всегда был волчонком, парень. Еще в детстве, помнишь? Когда авва поймал тебя на подслушивании? Ты и тогда огрызался, ты и тогда не боялся меня, правда?

– Я всегда тебя ненавидел, – кивнул Лытка, – а теперь ненавижу еще сильней.

– Скажи мне, почему ты, волчонок, вдруг решил стать агнцем? Зачем?

– Тебе этого не понять, отец Дамиан.

– Да, мне этого не понять. Я и сам был волчонком, но я стал волком, а ты?

Лытка промолчал, и, повернувшись к распятию, обратился к Богу.

Весь день Дамиан провел в горячке, Лытка же исправно заходил к нему каждые два часа, менял повязки, поил малиновым настоем, вытирал ему пот. Лицо архидиакона побледнело до синевы, а шею раздуло так сильно, что опухоль мешала ему дышать. Больничный велел прикладывать к ране лед, и Лытку освободили от службы, чтобы лед на горле архидиакона никогда не таял.

К ночи Дамиан начал впадать в забытье, и бормотал что-то еле слышно, и хрипел, и вскакивал с постели: Лытка терпеливо укладывал его обратно, и сидел на кровати, придерживая его плечи прижатыми к подушке.

После повечерия Больничный призвал в келью архидиакона семерых иеромонахов во главе с аввой, и святые отцы соборовали несчастного. И когда на лоб ему легло Евангелие, архидиакон вдруг расплакался, держась руками за шею, и сквозь слезы попросил:

– Позовите колдуна. Пожалуйста, позовите колдуна. Ну что вам стоит?

Авва кашлянул, а иеромонахи возвели очи горе, делая вид, что не услышали его слов. Лытка, уже привыкший к тому, что Дамиан бредит, вдруг почувствовал острую жалость – Господь услышал его молитвы, ненависть ушла из его сердца.

Но когда священники молчаливой цепочкой покинули келью, унося с собой горящие свечи, настроение архидиакона изменилось. Он снова начал мерзнуть, и подтягивал одеяло к подбородку, и неотрывно смотрел в темный угол кельи, около окна, и подбородок его дрожал так, что стучали зубы.

– Свечи. Зажги свечи, – прохрипел он Лытке, – он там, я знаю, он там… Ждет, когда ты уйдешь.

– Там никого нет, отец Дамиан, – вздохнул Лытка.

– Зажги свечи, и ты увидишь. Он там, я вижу его. Он пришел за мной. Он хочет утащить меня в огненную бездну.

– Ты говоришь о враге рода человеческого? – сочувственно спросил Лытка – вот кого Дамиану сейчас следовало опасаться более всего.

– Нет, конечно нет! Это колдун, колдун!