Одинокий путник

Лытка вспоминал, как увидел его в первый раз – совсем маленького, плачущего, забившегося в угол спальни. А здоровый, толстощекий парнишка пытался медом измазать его волосы, и приговаривал при этом: «Хочешь еще сладенького?» Лытка знал, что такое волосы, измазанные в меду, да еще и зимой, когда так холодно их мыть. А еще он хорошо знал, что слабых обижать нехорошо. У них в деревне за такое старшие братья малыша накостыляли бы такому шалуну по первое число. Но если у малыша в приюте нет старших братьев, это вовсе не повод над ним издеваться.

Лытка сшиб толстощекого на кровать одним ударом в грудь.

– Ты что? – не понял толстощекий.

– Щас ты у меня получишь «сладенького»! – сквозь зубы процедил Лытка.

– Не понял! – взревел его противник и оглянулся по сторонам, призывая на помощь товарищей. Но Лытка был крепким парнем, и никто не посмел с ним связываться – в приюте тоже имели представление о честности и вдвоем на одного не лезли. Он помог встать плачущему малышу и повел его умываться.

Лешек был удивительным. Лытка любил его, как младшего брата, а может и сильней. Его семья сгорела в избе, когда сам Лытка ушел с ребятами в ночное, пасти лошадей, и никого на этом свете у него не осталось. Полгода он мыкался по добрым людям, пока, наконец, его не подобрали монахи. И приют показался Лытке местом теплым и сытным.

Стоя у Святых ворот, он старался вспоминать только хорошее: как Лешек пел, как смеялся, как весело изображал монахов, но почему-то вместо этого перед глазами все время всплывало его бледное лицо с испариной на лбу, и провалившиеся огромные глаза, которые не помещались между висков, и впалые щеки, и струйка яблочного пюре, стекающая из угла рта на подушку.

Если бы Лытка тогда поднялся с земли чуть быстрее… Совсем чуть-чуть. Он опоздал всего на несколько секунд. Когда Дамиан ударил его в лицо, ему стоило большого труда понять, лежит он или стоит. И земля под ним шаталась и выскальзывала из-под ног, когда он поднимался. Лытка не думал об опасности, он ни секунды не боялся Дамиана, он бы, наверное, отгрыз Полкану руку, если бы подоспевшие монахи не отцепили его от запястья Инспектора, сжав ему щеки пальцами. Но он все равно опоздал.

Мрачная фигура колдуна показалась на дороге, и Паисий сжал плечо Лытки немного крепче. Его горло исторгло какой-то тихий, гортанный звук, вроде стона, и Лытка понял, как Паисий боится. Надеется, и боится.

Колдун, как всегда, спешил, но, увидев иеромонаха с мальчиком, придержал коня, посмотрел на них сверху вниз жестким, холодным взглядом и сказал, коротко и внятно:

– Мальчик умер.

Паисий, до этого смотревший на колдуна широко открытыми глазами, полными надежды, уронил голову на грудь, а Лытка не сразу понял, что означают эти слова, потому что не хотел их понимать.

– Я узнал, кто его родители, и похоронил рядом с матерью, в Серафимовке, – колдун тронул коня с места и, не оглядываясь, направился к больнице.

Паисий разрыдался молча: плечи его тряслись, губы судорожно кривились, и из плотно зажмуренных глаз бежали слезы, и тогда до Лытки постепенно стало доходить, какую весть принес им колдун. Отчаянье, до поры спрятанное где-то внизу живота, вдруг поднялось к горлу, и Лытка схватился за шею руками, как будто это отчаянье могло его задушить. Оно было похоже на невыносимую боль, и от этой боли у Лытки дрогнули и подогнулись колени: он упал на вытоптанную землю, и свернулся клубком, стараясь спрятать лицо, и зажать руками уши, чтобы не слышать слов колдуна, которые до сих пор били в виски набатом: мальчик умер, умер, умер…

Если бы он тогда поднялся с земли чуть быстрее… Совсем чуть-чуть…

Лытка три дня пролежал в горячке, и Паисий приходил к нему и сидел рядом по нескольку часов. Тогда и началась их дружба – старика и мальчика, таких непохожих, разделенных не только возрастом, но и положением.

– Мне сегодня приснился сон, – рассказывал Паисий, – как будто Господь обнимает Лешека и сам ведет в райский сад. И вокруг светло, поют птицы, и идут они по белому облаку…

– А разве Лешека могут пропустить в рай? – удивился Лытка.

– Конечно. Господь ведь любил его, как родного сына, разве же он не простит ему мелких детских грешков? И вся обитель молиться за его спасение, и Иисус слышит наши молитвы.

– А откуда ты знаешь, что Господь любил его, как сына?

– Конечно, любил. Господь всех нас любит, как своих детей. И тебя, и меня.

– Разве? А я думал… А почему он тогда не спас Лешека, почему позволил ему умереть? Ведь бог же всемогущ, разве нет?

– А ты думаешь, Лешеку здесь было бы лучше, чем в райском саду? Господь пожалел его и взял к себе на небо, чтобы свои песни он пел там, в раю, услаждая ими души праведников. Разве плохо?

– Нет, – Лытка насупил брови, – но что же он будет там делать среди этих святых старцев?

– Каких старцев? – теперь удивился Паисий.

– Ну, схимников. Ведь только схимники могут попасть в рай.