Одинокий странник. Тристесса. Сатори в Париже

Мое новое купе лишь молодая мамаша со вздорной дочуркой, да какой-то парень, наверно, ее муж, и я лишь время от времени потягиваю коньяк, затем выхожу в переулок, поглядеть в окно на проносящуюся тьму с огнями, одинокую гранитную ферму с огнями, зажженными только внизу в кухне, и смутные намеки на холмы и торфяники.

Тыдымдым дым.

22

Я довольно-таки сдружаюсь с молодой парой, и в Сен-Бриё кондуктор выкрикивает «Сен-Б р р и ё!» Я ору в ответ «Сен-Бриёк!»

Кондуктор, видя, что не очень-то здесь входят и выходят, одинокий перрон, повторяет, уча меня, как надо произносить эти бретонские названия: «Сен-Брриё!»

«Сен-Бриёк!» — ору я, подчеркивая, как видите, шумное «к» этой вот штуки.

«Сен-Брриё!»

«Сен-Бриёк!»

«Сен-Брриё!»

«Сен-Брриёк!»

«Сен-Бррриё!»

«Сен-Бррриёк!»

Тут он соображает, что имеет дело с маньёком, и бросает игру со мной, и просто чудо, что меня не вышвырнули с поезда прямо тут, на месте, на дикий брег, называемый Побережья Севера (Côtes du Nord), но он и морочиться даже не стал, в конце концов, у Маленького Принца билет первого класса и Маленького Гадца вероятнее.

Но то было потешно, и я все равно настаиваю, когда вы в Бретани (древнее имя Арморика), земле кельтов, произносите все свои «К» с каком. И, как я уже где-то говорил, если б «Сельты» произносились с мягким звуком «с», как, похоже, это делают англосаксы, мое имя звучало бы вот так (и другие имена):

Джек Серуак

Джонни Сарсон

Сенатор Боб Сеннеди

Поскакун Сэссиди

Дебора Серр (или Сарр)

Дороти Силгаллен

Мэри Сарни

Сид Симпльтон

и наконец,

Каменные Монументы Сарнака через Сорнуолл.

Да и все равно в Корнуолле есть место под названием Сен-Бреок, и мы все знаем, как это произносить.

Наконец прибываем в Брест, конец пути, земли больше нет, и я помогаю жене с мужем выйти, держа их переносную люльную штуковину. И вот она, смурной дымчатый туман, странные лица глядят на немножество выходящих пассажиров, дальний гудок парохода и смурное кафе через дорогу, где, Господи, я не получаю никакого сочувствия, я провалился в люк Бретани.

Коньяки, пива, и потом я спрашиваю, где гостиница, прямо за строительным полем. Левее меня, каменная стена смотрит на траву и внезапные обрывы, и смутные дома. Где-то там туманный горн. Атлантическая бухта и гавань.

«Где ваш чемодан?» — спрашивает служка за стойкой в смурной гостинице, да ведь где-то в конторе авиалинии, наверное.

Мест нет.

Небритый, в черном дождевике с зюйдвесткой, грязный, я выхожу оттуль и плюхаю по темным улицам, похожий на какого ни возьми приличного американского мальчика в беде, старого ли, молодого, к Главной Топталовке. Незамедлительно признаю ее как таковую, Rue de Siam, названа в честь короля Сиама, когда сюда приезжал с каким-то скучным визитом, заодно наверняка и смурным, и, вероятно, сбежал назад к своим тропическим канарейкам как можно скорее, ибо новые каменщицкие брустверы Кольбера отнюдь не вселяют никакой надежды в душу буддиста.

Но я-то не буддист, я католик, вновь заехавший в землю предков, что сражались за католицизм, вопреки невозможному всему, однако в конце победили, как certes[58], на заре, я услышу бой tocsin[59] церковных колоколов по покойникам.

Я заваливаю в самый яркий с виду бар на Rue de Siam, которая есть главная улица, подобная тем, что видел, бывало, скажем, в 40-х, в Спрингфилде, штат Массачусетс, или Реллинге, штат Калифорния, или та главная улица, о которой Джеймс Джонс писал в «И подбежали они», в Иллинойсе.

Хозяин бара за своей кассой вычисляет лошадок в Лоншане. Я тут же принимаюсь болтать, сообщаю ему свое имя, его зовут м-р Quéré (что мне напоминает правописание Québec), и он позволяет мне присесть и повалять дурака, и попить, сколько влезет. Меж тем молодой бармен тоже рад со мной поговорить, очевидно, слыхал про мои книжки, но немного погодя (и это совсем как Пьер ЛеМэр в «La Gentilhommière») вдруг каменеет, полагаю, по сигналу начальства, работы выше крыши, помой стаканы в раковине, я истощил гостеприимство еще одного бара.

Такое лицо я видел у своего отца, нечто вроде отвращения губа-на-губу ДА-ТОЛКУ-ЧТО тьфу-ты, или плюф (dédain[60]), или плях, когда он либо уходил, проиграв на скачках, или из бара, где ему не понравилось то, что там происходит, по временам, особенно если думал об истории и мире, но вот когда я выходил из того бара, вот тогда на лицо мое снизошло такое выражение. И хозяин, который был весьма душевен полчаса, вернулся к своим цифрам с лукавым подвидом, в конце концов, занятого руководителя где угодно. Но что-то без промедления поменялось. (Впервые сказал свое имя.)

Их наставления, мне данные, как найти номер в гостинице, не вывели или пере-вели меня к подлинному месту из кирпича и бетона с кроватью внутри, чтоб я мог приклонить на ней главу.