Одинокий волк

– А может, нет. – Мой голос смягчается. – Я пытаюсь сказать… Я рад, что ты была там, когда это произошло.

Кара долго смотрит на меня. У нас глаза одного цвета. Почему я раньше не замечал? Она сжимает мое предплечье:

– Эдвард, а что, если мы просто договоримся вместе заботиться об отце? Пойдем к судье и скажем, что не нужно выбирать между нами?

Я отстраняюсь от нее:

– Но ведь мы все равно добиваемся разных результатов.

Она недоуменно моргает:

– Ты хочешь сказать, что даже после того, как папа открыл глаза, все равно хочешь отключить его от системы жизнеобеспечения?

– Ты же слышала, что сказал врач. У отца был рефлекс, а не реакция. Как икота. Он не мог контролировать движения. И он бы даже не смог открыть глаза, если бы за него не дышала машина. – Я качаю головой. – Я тоже хочу верить, что ты наблюдала нечто большее. Но наука превосходит догадки.

Кара съеживается на стуле:

– Как ты можешь так со мной поступать?

– Как поступать?

– Заставлять меня думать, что ты на моей стороне, а затем обрубать всю надежду?

– Это моя работа, – говорю я.

– Портить мою жизнь?

– Нет. Злить и выводить из себя. Раздражать. Обращаться с тобой так, как никто другой не посмеет. – Я встаю. – Быть твоим братом.

Люк

Желая рассказать историю, абенаки могут начать ее по-разному. Можно сказать «Ваджи мьясаик» – в самом начале. Или «Ндалгоммек» – все мои родственники. Либо же можно начать с извинений: «Анхалдамавикв касси палилавалиакв», что значит «Прости, если обидел тебя в прошлом году».

Любое вступление подойдет, когда я вернусь в мир людей.

Хотя я постепенно привыкал к звукам и запахам, перестал пригибаться каждый раз, когда из-за угла с ревом выворачивала машина, и снова начал есть стейк с ножом и вилкой, между жизнью в дикой природе и жизнью среди людей по-прежнему возникали спонтанные разрывы. Если существовать на грани выживания, как на натянутом канате без подстраховки, трудно заново привыкать к твердой почве под ногами. Я не мог притупить острый инстинкт, развившийся за время жизни с волками. Если мы с семьей шли прогуляться, хотя бы в «Макдоналдс», я обязательно садился так, чтобы оказаться между детьми и остальными посетителями. Я сидел к ним боком, пока они ели гамбургеры, потому что боялся пропустить угрозу, повернувшись спиной к незнакомым людям.

Когда дочь пригласила переночевать школьную подругу, я неожиданно для себя обнаружил, что роюсь в розовой спортивной сумке двенадцатилетней девочки в поисках того, что могло бы навредить Каре. Когда Эдвард уезжал в школу, иногда я следовал за ним на грузовике, желая убедиться, что он доберется до места. Когда Джорджи уходила по делам, я расспрашивал ее о том, куда она направляется, потому как жил в постоянном страхе, что с ней может случиться беда, а меня не будет рядом, чтобы помочь. Я походил на солдата, которому в каждой ситуации мерещились отголоски войны, потому как он знал: в любую секунду может случиться непоправимое. Я чувствовал себя счастливым, только когда вся семья собиралась дома за запертыми дверями.