Одинокое письмо

Поившие тебя чаем, когда в метель ты вваливалась в избу, и отпаивавшие тебя черникой, когда болел живот, будившие тебя ночью к пароходу и сопровождавшие тебя по деревне, когда ты никак не могла выбраться оттуда и искала подводу, и державшие лампу, пока ты забиралась в шубы на повети, и встающие ночью поглядеть, не утих ли шторм и не вышел ли бот из укрытия, чтобы плыть в город; или: горит ли свет в конюшне — значит, засобирали коня в дорогу, и тебе пора.

И вот я засыпаю в этой чужой постели, недостатки и достоинства которой еще не исследованы и не реализованы. Я еще не повернулась здесь ни разу и не изведала ее прохладных краев. Мягкая она или жесткая, тепло будет, холодно или жарко, ощущение чистоты или неуюта, сколько мне удастся проспать здесь.

Я поджимаю ноги, и то место, где прежде была я, теперь пустое и остывающее, — ЧТО ЖЕ Я, — и содрогаешься от своего одиночества и затерянности, и тогда холодное ЧТО ЖЕ Я сменяется изумлением и восторгом ГДЕ Я. И представляешь версты темных лесов и глухое море, зверей и рыб, и сжимаешься в этой холодной по краям постели, и не смеешь повернуться и открыться из-под душного одеяла. За обоями что-то зашелестело, ветер прошел над островами. На следующее утро еще дальше, еще глубже, как обернется, сложится все завтра. Не проспать бы полный отлив, ах, тот давешний рыбак...

1967–1968

Нюрка

На Николу Нюрка гостила у тетки. Нюрка жалела, что не осталась на тоне одна.

Все подруги были на покосе по реке, танцы тоже не удались. Пушемских парней было мало, танцевали доярки-школьницы друг с другом.

Зато под вечер она мылась в байне, плача от дыма, приседала к полу, снизу от щелей дуло, но наверху было бухмарно и нельзя было глядеть.

Когда шла к дому, все, кто попадался, желали ей легкого пару, жалели сироту.

Потом пили чай. Соседка принесла пирог с кашей и диким луком.

Тетка в который раз доставала письмо племянника, Нюркиного братана, просила ее прочитать.

«Здравствуй, божата! — читала Нюрка, поднося письмо к окошку, — с горячим солдатским приветом Ваня.

Письмо, а в нем рубль получил, за что спасибо. Денег больше не посылай».

— С малолетства вырастила Иванушку, — говорила тетка гостье-жонке, недавно взятой с Калакши. — Из-за их, — она поглядела на Нюрку, — я в колхозе хлопалась. Я их, белеюшко, сряжала и заправляла.

В воскресенье с утра вдруг пришел бригадир Дмитрий, велел собираться на тоню, сказал, что зайдет за ней через полчаса. Нюрка едва успела забежать на почту.

Когда возвращалась, увидела Дмитрия, он торопился, ждать отказывался.

Подошла тетка с пестерем, Нюра взяла суму на ходу. Тетка шла следом, еле поспевала. Дмитрий шел далеко впереди.

Долго шли по сырым местам к реке. Нюрка оглядывалась, на краю деревни у изгороди стояла тетка, слабо махала белым платком. Дмитрий шел впереди, не оглядываясь. Нюрка прыгала по кочкам, проваливаясь сапогами в грязь. Стадо телят разбрелось по лугу. Наконец пришли к реке.

Жена Дмитрия уже сидела в карбасе у пустых под морошку ведер.

Нюра не любила своего бригадира. Остальную бригаду услали на сенокос, ей было тяжело с этим безразличным мужиком.

Пришли к тоне.

Нюра принесла воду из колодца в песке, собрала топливо, развела огонь перед избой, повесила большой черный чайник, вошла в избу.

Дмитрий с женой сидели на постели перед столом, ждали чая.

Нюрка взяла ведерко и, услышав за собой: куда ты, девка, на ночь глядя, — ушла в тундру за морошкой.

Их изба Засопки стояла в дюнах у моря. Вечерело. Она побежала по светлому песку, быстро поднялась по песчаному склону, во рту пересохло. Оглянулась на избушку: окна было не видно, единственное окно выходило на море.

«Чай поспел», — подумала она злобно. На песке было натоптано ею еще до праздников.

Наверху было ровно, гладко, тундровые плоскости переливались одна в другую, озера тяжело набухли вровень с берегом светлой водой.

Сначала она шла вдоль обрыва горами, тропкой узкой во мху, только на одного человека. Потом свернула от моря в тундру. Медленно бродила по морошьим полям, в одном месте пришлось снимать галоши и пачулки, перебрести сырое место, пожалела, что не надела сапоги.

Набрала быстро. Когда стало некуда класть, умяла, ягода просела до половины, набрала снова.

Обратно шла горами. Глядела, как дальние тучи скидывают дождь полосами, как заблестели по всему берегу бревна от дождя. Когда проходила заросли кустов по пояс, вылетели птенцы, потом тяжело поднялась крупная сова, низко прошла и пала вбок в кусты.

Скоро темно станет, — она заторопилась, но в избу не хотелось.

С запада стояла заря, так она будет светить всю ночь, пока Нюрке маяться за своей занавеской.

Вдруг она увидела далекие огни, она как раз поднялась на сопку: в Пушме зажгли наконец электричество.

— Это у магазина, — гадала Нюрка, — а это у клуба.

Света в деревне не было с весны. Вот и темное время пришло. Скоро на Канин собираться. На Канине хорошо, весело. Становище большое, работников много, все шутят с Нюркой, хвалят повариху, со всего берега рыбаков наехало, и с Калакши тоже.

Скинула она ношу, повалилась в мох.

— Заждала-ась я, — заревела она.