Одинокое письмо

Утки взлетают с воды, тяжело идут вперед по реке, задевая воду, потом садятся где-то впереди по реке, шум мотора снова снимает их с места, они летят в кусты, а по воде долго тянется след, кончающийся расходящимися кругами.

Пропущено — не записано — много. Пробую восстановить.

17 авг.

С тони Засопки мы пошли пешком. Нюра провожала до горы. Низкорослый шиповник. Нас догнали две упряжки, бегущие по отливному тугому песку. Сели по одной в каждую бричку. Проехали высоко стоящую тоню Корабельное. Остались на тоне Половинное. Лев Владимирович и девка Шура. Хозяин сидит в углу на постели, подолгу смотрит на море.

18 авг.

Ждали машину. Долго глядели на разные темные предметы, принимая за нее, спорили. Решили идти пешком. Шурка подвезла немного на коне.

Прошли Послонки, подошли к Большим Кедам.

Темнело. Вода прибывала. Торопились к карбасу «Северный», капитан которого обещал привернуть в Малые Кеды.

Но здесь нам сказали, что карбас давно прошел, не приворачивал и успел за одну воду, зато из Малых Кедов в большую воду должна уйти моторка в Койду, груженная морошкой.

Просили у старшого лошадь. Нас повез парнишка, Таня дала ему три рубля, спросила: «Не пьешь еще?» — скрасив тем неловкость.

Конь шел медленно, сзади темнело, зато запад...

Ночевали в Малых Кедах.

19 авг. Малые Кеды — Дровяное.

20 авг. Дровяное — Юроватое — Койда.

22 августа.

Река, чаепитие в каждой бригаде.

23 авг.

Утром бригада перебралась на новое место. Ели чухаря.

24 августа.

В 4-м часу утра ушли косить, даже чаю не выпив. Я пошла ворошить, сгребать кучья.

Часто переезжали в карбасе на новые пожни.

Слышали шум моторки, продолжали грести.

Мне достался участок о реку.

25 авг. Четв.

Утром приплыли в Кельи.

Спали в тепле, напившись браги. Сейчас 9 часов, стемнело, сидим за столом после бани, рисуем с шестилетним Сережей, бледным, тихим. Ничего, кроме здешнего, он не видел.

Трудно даже представить, сколько чего не видел.

— Искайте меня! — кричал он и прятался в малиннике.

Когда мылись в байне без двери снаружи, ходил кругом, выл, представляя зверя.

В окне на озеро увидали соседей, плывущих в гости из соседнего Ануфринского — на лодке два с половиной часа. В окно показали: далеко по озеру черную точку.

Смеркалось.

Внесли лампу. Хозяин задернул занавески на окнах. Таня с Сережей тихо сидели за столом, перебирали домино, строили колодец из спичек; она взяла лист бумаги:

— Точка — точка — запятая — вышла рожица кривая, — развлекала она мальчика.

Он сидел безразличный.

— Точка — точка — огуречик — вот и вышел человечек, — исправилась я.

Бледное его лицо не стало заинтересованнее. Он не знал, ни что такое точка, ни запятая, ни тем более — огурец. На огороде у себя он мог видеть только лук.

Тогда мы взялись за сказки:

— Смотри, Сережа, вот избушка на курьих ножках, вот эта старуха — Баба-яга.

— Что такое на курьих? — спросил он.

Кур у них в кельях не было.

— На птичьих, на птичьих, — обрадовались мы.

Гости из Ануфринского пристали к берегу. Мы достали водку, купленную еще в Койде, стало тепло. Хозяйка поставила на стол щуку, ряпусов, лук, пиво своего изготовления.

Все складывалось.

Утром предстояло плыть в Ануфринское (там заброшенные два сруба, кресты), ждать приезда Афанасия с сенокоса, чтобы ехать с ним в Койду к пароходу.

Хозяин пил не первым, но и не отказывался. Лицо его мне понравилось еще в Койде, когда мы пришли к его родственникам, у которых он останавливался, когда привозил к пароходу сына. Лицо его было редкое в здешних местах, не скуластое — скифское, а узкое, с прямым носом и губами.

Сидели долго. Потом хозяйка скинула перину на пол, уложили Сережу.

Подле заснул Александр Петрович, остальные еще пили, делили последние рюмки. Разошлись в первом часу ночи. Спать нам нужно было в боковой нетопленой комнате.

Хозяйка, занося лампу, чтобы видеть, как стелешь, предупредила, что за стеной будут пошевеливаться корова и овцы. Свет унесла. Дверь не закрывалась. Над головой темнели сети, а кругом много предметов в темноте нависало, особенно не хотелось смотреть за печь.

Заговорили о чем-то ленинградском, привычном.

Потом навелось: «Ты только подумай, где мы!»

150 км от Койды по реке, кругом тайга, а Койда — вовсе край земли: за лесом, где стоит наш дом и еще Ануфринское, тундра, потом она обрывается морем, и там Койда — каких-то два-три населенных километра.

Вспомнилось, как плыли сюда. Особенно предыдущий день. Гребли сено на пожне за рекой. Давно еще слышался мотор. Приближался. С пожни никто не уходил. Торопились закончить скорее и уехать. Стояло ведрие.

Несколько раз спрашивали у сына Александра Петровича, не его ли отец едет.

Танька позвала от реки — приехал именно он. Ждали перевозу. Подошел Афанасий, перевез на карбасе.

За столом сидел Александр Петрович с каким-то пьяным мужиком, который заломил с нас кучу денег «за провоз».

Приходилось оставаться. Не было денег, да и не нравился этот мужик, только что здесь снова выпивший красного.