Одинокое путешествие накануне зимы

— Нет, он крюками обвалялся, я его обушком и к борту привязал.

— Вся лодка в кровище, когда приехал, рубаха, штаны! — хвастался Саня за товарища, забывая про мужскую невозмутимость.

— И что же, вы каждый день так проверяете? — Василь Василич смотрел сурово.

— Ну…

— А если шторм хороший?

— Тогда дома сидим, — засмеялся весело Сашка.

Василь Василич представил себе этого енисейского парня в Саратове. На проспекте Кирова где-нибудь, в расслабленной молодежной тусовке. Такого крепкого, красивого, открытого. Он бы хорошо выделялся… Глянул на просторный Енисей — не вязался он с проспектом Кирова.

— Проверяем все равно, — ответил Юра, — рыба киснет, если не проверять. Совсем уж когда шторм, тогда понятно…

— Ну, — подтвердил ясноглазый Санька.

— А хотите… — Юра показал вверх по течению, — там у нас еще пару штук стоят. Только далековато.

— Нет, ребят, спасибо, у нас бензину в обрез… не продадите улов?

— Ково? — не понял Саша.

— Стерлядь же вроде попалась… — замялся Николай Сергеич.

Двое белобрысых одновременно сунулись внутрь лодки, столкнувшись плечами, Юра разогнулся, держа за талию хвоста тяжело изгибающуюся остроносую и острохвостую рыбину. По ее серому боку текла вишневая кровь.

— Куда вам?

— А сколько в ней? — Николай Сергеич достал кошелек, он примерно знал цены.

— Да вы чего? — в один голос не согласились ребята, а Юрка бросил рыбину в лодку мужиков. Стерлядь заелозила на плоском пузе, пачкая кровью белое дно.

— Возьмите денег, — не согласился уже Василь Василич, одной рукой удерживая лодку, другой успокаивая стерлядь. В рыбине было не меньше пяти килограмм.

— Да ну вас! — Сашка распрямился на носу, улыбаясь. — Все в дороге бываем, чего уж тут… Давайте, счастливо вам добраться, а то нам еще проверять.

— Ну давайте. Спасибо. Осторожнее!

Василь Василич протянул руку рулевому, потом Саше и Юре, Николай Сергеич тоже жал крепкие загорелые руки, перекрещиваясь с Василь Василичем. Лодки разошлись, улыбчивый рулевой, имени которого они не знали, аккуратно сдал назад, Саша перешагнул через стекло на переднее сиденье и сел к ним третьим. Лодка, взревев мотором и приподняв борт, развернулась на месте и рванула вверх. Они еще по разу обернулись и махнули.

Вечером путешественники сидели у костра. Закат догорал. Небо было светлое, белые ночи еще чувствовались, где-то невидимо гудел мотор. Затихал на время, потом его снова заводили. Скорее всего, рыбаки проверяли снасти или сети. Может, и пацаны. Уха неторопливо кипела, котел был переполнен кусками жирной стерляди, юшка нет-нет выскакивала через край и тонкими струйками высыхала на закопченном боку котла. Побелевший стерляжий нос остро торчал из середки. Николай Сергеич снимал пенку ложкой и сплескивал в кусты.

«Столик» был накрыт на клееночке рядом, рюмки, бутылка початая поблескивали желтыми бликами костра, свежие помидорчики-огурчики, литровая банка с черной икрой…

Василь Василич лежал на коврике возле и, подперев голову рукой, глядел в огонь. Повернулся вдруг к товарищу:

— Странно! Мы с тобой ради развлечения куче рыбы жабры да рты порвали, и ничего, мы после этого — спортсмены. А они на еду да ради небольших деньжат ловят. И они — браконьеры…

Николай Сергеич аккуратно снял тяжелый котел, поставил на песок возле костра, дров подбросил и стал разливать водку. Огонь примолк на время, потом затрещало, затрещало, к небу полетели искры. Енисей не было слышно, им только пахло сыро сквозь запах дыма.

Золото

Пока Венька Фролов работал, какой-то смысл шевелиться еще был, но его уволили. Он окончательно залег на диван и лежал уже четвертый месяц вроде как на законных основаниях. Сам ли он хотел такой вот свободы или на роду было написано? Кто знает? Он давно уже ходил на работу только ради зарплаты.

За это безделье (или, может, оно раньше началось?) Веня сильно растолстел. Неприятно было смотреть в зеркало. Набрякшие мешки под глазами, заросшие рыжей щетиной щеки, живот как барабан, даже руки и те… пальцы как опухшие… Он лежал у телевизора до поздней ночи, уставал, все тело затекало, шея с трудом принимала нормальное положение, но встать и что-то сделать, побриться или пойти куда-то не мог себя заставить. Так и засыпал под бормотанье ящика. Иногда даже не раздевшись.

По утрам по телику шла полная дребедень, ему хотелось спать, и он спал до двенадцати, а случалось, и до двух. Потом вставал поесть. Это единственное, чего ему хотелось, и он ел.

И это Венька, который еще помнил себя нормальным. Живым и нервным. Собственно, он и сейчас был почти такой же, но те же самые нервы теперь болезненно набухали в нем, скручивали хозяина в эмбрион, и он лежал на давно не стиранной подушке, тупо уставившись в стеклянную «стенку» с посудой, и ничего не мог с этим поделать.