Одинокое путешествие накануне зимы

Почему так вышло, неизвестно. Даже не пропил, не продал свой талант, а просто забросил за ненадобностью. И сам как будто забыл о нем. Жил как все. Вот все и решили, что он обычный лентяй, и перестали о нем думать, у всех своих забот хватает.

Два раза женат был. И тоже — из упрямства, из-за любви к свободе, черт его знает из-за чего еще, но к тридцати пяти не было у него ни хрена, и жизнь тихо сворачивала свои затеи. Иногда он вдруг ясно понимал это, и холодная испарина выступала откуда-то из глубины на внешне спокойном, даже и безразличном рыжем Венькином лбу.

И теперь вот это золото. Ну почему такой человек, которого корысть никогда особенно не грела, вдруг решил рвануть в горы? Где он никогда не был и ни черта не понимал. Может быть, доказать чего хотелось? Самому себе или тому же Роме Бычкову, которому он должен был уже кучу денег?

А может, конечно… так часто и бывает, что человек вроде как об одном думает, а на самом деле все совсем по-другому…

У ручья на краю большой поляны, окруженный высокими, кряжистыми кедрами, стоял заброшенный алтайский аил. Сложенный из бревен, он был восьмиугольный, похожий на монгольскую юрту. Крыша, застланная когда-то кедровой корой, светилась дырами. Спать здесь было опасно, но Веня решил ночевать внутри. Он так рад был, что вокруг наконец появились стены. Недалеко от входа разжег костер на старом, заросшем травой кострище, повесил котелок с водой и сел на кошму рядом. Лицо Венино было слегка тревожно.

Девять дней добирался сюда. Это были нескончаемые, тяжелые и холодные дни и ночи. Скорее всего, он ушел бы обратно и теперь опять лежал бы на своем московском диване, но Веня заблудился. Пять дней бродил он с неподъемным рюкзаком и отчаяньем, доходившим до паники, по огромной лесной долине. Пытался разобраться с картой или хотя бы найти путь обратно. Пастух-алтаец возник в его одичавшем сознании, как привидение, и Веня от неожиданности ^{— гла}зам своим не верил, что видит живого человека — наврал старику, что ищет место, где погиб его отец-геолог.

Невысокий хромой старик улыбался все время и одобрительно качал головой. Накормил Веньку, бросил своих овец, заседлал лошадь, и они направились через заваленный снегом перевал. Почти полдня добирались. Старик на Венькины деньги только нахмурился, дал полбарана и кошму на подстилку.

И вот Венька сидел теперь на этой кошме, глядел в огонь и не понимал — хорошо ли, что он здесь? Или лучше было спуститься вниз? Может быть, он так и сделал бы, но что-то удержало… Даже перед дедком этим удивительным, который вполне серьезно к нему отнесся, неудобно было.

Достал карту. Отсюда, с самого низа долины, где Кызыл впадал в Аргут, ничего не было видно. Только справа в прогалах кедровых и еловых верхушек розовел в вечернем солнце какой-то заснеженный хребет. Но, кажется, все было правильно, старик ему на этой карте все показал.

Обошел поляну. Ржавые банки из-под тушенки легко рассыпались под ботинком. Больше никаких следов не было — люди сюда заглядывали нечасто. Речка, самая обычная, прозрачная, спокойно бежала среди камней и валунов и совсем не походила на фотографии из книжек по золоту.

Веня вернулся к костру, в котле бурлило, он бросил туда жирных бараньих ребер, потом намельчил небольших диких луковичек, как это делал алтаец. Если бы не этот сухонький дедок, думал Веня и вспоминал, как последние два дня жил в отчаянии возле конской тропы, надеясь, что кто-то по ней поедет.

Как и все предыдущие ночи, Фролов спал плохо. Спальник был летний, Веня мерз, но дело все же было не в этом. Он прислушивался к тихому ночному ветру и ручью за дырявой стеной и отчетливо понимал, что Олег Палыч был прав — здесь все было совсем не так, как он себе надумал. Ситуация была патовой — жизнь, которой он жил в Москве, была абсурдом, то, что происходило здесь, походило на абсурд же, только с другой стороны. Вене не нравилось ни то ни другое. И там и здесь было тяжело и неинтересно. Он понимал, конечно, что дело в нем самом, а не в месте его обитания, но кому от этого понимания становилось легче?

Ежась от холода, Веня выбирался из спальника, садился к костру и начинал думать про поиски золота, и его окончательно охватывало отчаяние. Он чувствовал, что предупреждения Олег Палыча уже завтра начнут сбываться. Представлял, как идет через поляну в лес и там, в лесу, что-то ищет. То, что он не умеет искать и даже не знает, как оно выглядит. И главное — он почему-то должен искать то, что ему совсем не нужно. Он стискивал зубы и заставлял себя думать, что оно ему нужно, но чувствовал только слабость и полную безнадегу своего положения.

Весь следующий день Венька проспал на солнышке. Все было почти так же, как в Москве, с невеселыми мыслями о том, что он опять лежит. Но что-то было иначе — его мышцы болели не от дивана, а от тяжелого рюкзака и алтайских троп. Он даже невольно и недоверчиво улыбался на это дело.