Одиссей Фокс

Гибкие щупы распались, Одиссей соскочил со второй платформы — ведь у него в запасе было всего три секунды, пока Тварь пожирает первую. Он со всех ног кинулся в тёмную пасть, и две платформы с энергопушкой, лязгая и сотрясаясь, покатили за ним.

Воздух в норе был влажный и упругий, он сопротивлялся, Одиссею пришлось изо всех сил продираться сквозь кисельный туман. Но внезапно бугрящийся пол под ногами сгладился, пространство перестало быть жидким и стало обычным. Словно он пересёк невидимую границу, прошёл сквозь мокрую мембрану и оказался в центре циклона, где тихо и чисто, хотя вокруг бушует ураган.

Вот только в утробе горы было абсолютно темно. У Фокса похолодело в груди, потому что об этом он явно не подумал. Но спустя пару мгновений глаза различили странный тусклый блеск, от которого человеку снова сделалось дурно.

Впереди плескалось ртутное нечто величиной с небольшую скалу — бесформенное и подвижное, оно не замирало ни на миг, стремительно дёргаясь во все стороны, выпуская и втягивая кривые ложноножки. Будто сердце безумной амёбы, которое зашлось в приступе ярости.

— Я вижу тебя, — прошептал Одиссей.

Энергопушка истошно заревела и обрушила на Тварь очередь кратких и точных импульсов максимальной мощности, которые взрывали темноту яркими всполохами света. И Тварь не сумела помешать пушке стрелять точно в цель, как не сумела помешать платформам подъехать прямо к ней, исполняя программу Фокса. Потому что человек и его техника были уже внутри неё.

Безумный план сработал: прыгнув хищнику в пасть и преодолев воздушную мембрану, они оказались внутри Твари. И здесь её искажения уже не работали. Саблезубый тигр не рычит себе в желудок, кобра не жалит съеденную мышь. Глаз бури — самое безопасное место в ней.

Частые выстрелы энергопушки всполохами освещали гладкий грот, в центре которого металось вставшее на дыбы ртутное озерцо. Импульсы били прямо в него, и озерцо беззвучно дёргалось и распадалось, как живое, испаряясь от мощи энергетических ударов. Но как только удар гас, жидкая Тварь мгновенно стекалась снова. Сначала Одиссею показалось, что она так быстро регенерирует, или что выстрелы не причиняют ей вреда, но это было совсем не так.

Каждый выстрел пушки уничтожал Тварь. Вот только она не умирала от смерти, и как только импульс пушки гас, появлялась заново, как ни в чём не бывало. Ведь если на свете есть существо, способное нарушать причинно-следственную связь и не подчиняться ей, это существо абсолютно неуязвимо. Смерть не убивает его.

Одиссей охнул и схватился за голову.

— Как же тебя достать! — с ненавистью и восторгом воскликнул он.

Ртутное озерце, которое всё это время лишь безумно плескалось, принимая удары, резко ощетинилось и стало ртутной звездой. Острые шипы разом вытянулись и ударили в платформы, пробили и искорёжили пушку, яркое импульсное сияние угасло, надрывный вой пушки захлебнулся и смолк. Шипы расшвыряли остатки техники в стороны, и человек остался наедине со звездой. Тварь сжалась и ударила в Одиссея, ртутные иглы пробили его тело в десятках мест. Он умер. Шипы отдёрнулись — но мёртвый тут же стал живым, и раны на его теле смыкались так же мгновенно, как появлялись.

Нарушение причинно-следственной связи, защищавшее Тварь, защищало и Одиссея, ведь он был внутри неё.

Шипы ударили с судорожной ненавистью, снова и снова, убивая человека раз за разом, но тот не двигался и молчал, а на губах его медленно проявлялась тихая и спокойная дьявольская улыбка. Смерть, жизнь, смерть, жизнь сменяли друг друга, как такты музыки, которая может играть вечно. Темнота, свет, темнота, свет. Бытие, небытие. Да, нет. Да, нет… Да.

Тварь сдалась и расплескалась по полу, превратившись из убийственной звезды в бурлящую лужу, которая бессильно клокотала в центре горы.

Одиссей протянул руку и коснулся Твари, она была жидкая и непередаваемо-мерзкая наощупь, как гнилая ткань безвозвратно утерянных возможностей и утраченных миров. Тварь резко отдёрнулась, перелилась в сторону: человек был ей так же чужд и мерзок, как она ему. Чтобы сожрать Фокса, Тварь должна была сначала сжижить его и скомкать, изменить его физическую структуру, превратить из жертвы в еду.

— Истинное знание — знание причин, — сказал Одиссей. — А ты не знаешь причин, ты никогда их не знала и не способна узнать, потому что всегда обманывала вселенную. Но твой обман не даёт тебе жить: ты не принимаешь собственных решений, не совершаешь действий, не чувствуешь следствий всего, что происходит вокруг. И поэтому ты не можешь познать причин. Ты существуешь, лишь пожирая свободу воли других.

Гримаса брезгливости, отвращения и страха, жалости к погибшим и к бессмысленности этого страшного существа сковала лицо Одиссея. Сам того не ведая, он был подобен античной маске, древнему образу, большему, чем личность.