Одиссей Фокс

— Но если это возможно, — поразилась Ана, — то у олимпиаров были бы десятки двойников. Ведь в мире уже несколько сотен вознесшихся.

— Но раньше такого не случалось, — богиня покачала головой. — Всем, кто возносился, были дороги бессмертие, мощь, совершенство и власть. Они с радостью отказывались от прошлого. Нам же с тобой… было дорого иное.

Ана и Афина смотрели друг на друга, разделяя одно выражение лица, и эта невозможная двойственность, это уникальное противоречие законам природы, неизбежная трагедия, встроенная в саму сущность их двойного бытия, так зацепили Одиссея, что он на мгновение закрыл глаза.

— Наша мать стала олимпиаром сто лет назад, второй после Зевса. Она сохранила бывшую оболочку и сошла с ума. С тех пор сохранять истоки запрещено.

— Но ты не уничтожила своё старое тело.

— Нет, ведь в нём была ты. Но не только поэтому. Я почувствовала, что это будет… глубокой потерей.

— Но теперь ты не можешь быть богиней, не можешь управлять империей, пока я живу. Потому что моя жизнь отражается на твоей, ты чувствуешь всё, что я чувствую, отвлекаешься на то, чем я занимаюсь, тебя сбивают мои мысли, желания, страхи и радости. У тебя раздваивается восприятие и разум. Я белый шум у тебя в голове, второе сердце, которое бьётся всегда невпопад. Ты не можешь сосредоточиться и править мирами. Не можешь исполнить то, что ждёт от тебя Империя… и отец.

Афина медленно кивнула.

— И ты не можешь решиться убить меня, потому что сложно. Убить себя…

— …И убить невинного ребёнка.

Техно-богиня смотрела на своё смертное отражение.

— Что сказал папа? Когда узнал? — со страхом спросила Ана, и в её голосе пряталась крохотная надежда.

— Ничего. Он посмотрел на меня и кивнул. Он хочет, чтобы я решила это сама.

Руки девушки опустились, локоны съехали вниз и закрыли глаза.

— Я тянула время, — тяжело сказала Афина. — Я тянула, сколько могла.

— Ты стёрла мне память и пыталась дать мне дожить.

— Но это не может, — богине было трудно выговаривать слова, — длиться вечно.

Наступило молчание. Ана закрыла глаза и медленно развела руки, ожидая удара.

— Мы упускаем гигантского алеуда в маленькой комнате, — бестактно встрял Фокс. — Фарейцы и их гротескное выступление — не твоих рук дело.

Афина повернула к человеку свою точёную голову, она смотрела на него внимательно, как на странного зверя, который оказался умнее, чем ты полагал.

— Нет, — ответила она. — Эта безумная попытка избавиться от Аны — не моя.

— Наши братья и сёстры, — прошептала девушка, она наконец поняла. — Они устали ждать.

Сквозь крышу административного диска ударило две иномирных молнии. Одна за другой они пробили купол и как в замедленной съемке раскатились на ветвящиеся разряды, оформились в две фигуры. Солнцеликий и луноглазая. Артемида и Аполлон.

В другое время их вид восхитил бы Одиссея. Любитель историй и культур, он был бы безмерно счастлив, что наследие древней Земли пережило тысячелетия, и возродилось в космосе, столь масштабно и ярко. Что миф воплотился в реальность, и чаяния слабых, привязанных к земле мечтателей взмыли выше звёзд.

Но сейчас он смотрел на них другими глазами, ведь эти двое хотели убить Ану.

— Ты так и не закончила играть в куклы, сестра, — тон Артемиды был совершенно спокойным и даже беззаботным, но всё равно обвинял. Переливаясь лунным светом, она указала на Ану и с улыбкой покачала головой.

— Мы видели твои сомнения. Ты страдала, и мы пришли помочь, — склонив голову, лучезарно улыбнулся Аполлон. — Кто ещё поможет, если не семья?

— Благодарю, — поклонилась Афина. Ничто в её голосе и движении не выдало отношения. — Я уже взяла вопрос в свои руки.

— Но опоздала, — свет Аполлона стал ярче, губы отвердели. Сгустки энергии перекатывались по его полупрозрачному телу, закручивались идеальными кудрями вокруг волевой, гордо посаженой головы. — Кукла, в которую ты заигралась, применила свои воли, и теперь сокровище, наше по праву, будет сверкать для других.

— Вот что бывает, если не упразднить статус наследной принцессы, — кивнула Артемида. — Разум младенца принимает детские решения, которые вредны для империи и семьи.

Они говорили только с Афиной, не обращая на Ану с Одиссеем ни малейшего внимания. Ведь смертные в их глазах были всего лишь листья, упавшие с дерева, хрупкие листья, которые летят по воле ветра и скоро завянут, скорчатся, рассыпятся в прах.

— Я одобряю её воли, — ответила Афина ровно. — Они соответствуют моим.

— Вот как? — подняла брови Артемида. — Ты так же хочешь, чтобы теллари тратил свой драгоценный дар на прошлогоднюю листву?

— Разве это мудро, сестра? Разве это правильно? — наклонив голову, спросил Аполлон. — Теллагерса может спасать даже бессмертных. Наши жизни куда важнее жизней обычных людей. Мы твоя семья, и ты должна защищать нас, как мы защищаем тебя. До последнего дыхания.

— Моя воля о равенстве. Жизнь — первая и последняя ценность для каждого, будь он принц или нищий, бог или раб. У нас с вами достаточно власти и свободы, чтобы делиться с теми, кто их лишён.