Одиссей Полихроніадесъ

Но красивый Куско-бей, который съ небрежною важностью, хотя и все въ томъ же отвратительномъ сюртукѣ, почти лежалъ въ углу на диванѣ, замѣтилъ на это довольно дерзко и съ презрѣніемъ въ лицѣ.

— Разныя вещи бываютъ на свѣтѣ!.. Но я полагаю, ваше преосвященство, что тотъ пастухъ и почитается больше, который умѣетъ примѣняться къ характеру пасомыхъ!..

Послѣ этого Куско-бей всталъ и, поклонившись почтительно архіерею, вышелъ. За нимъ вскорѣ ушли и другіе посѣтители; поднялся и отецъ; но преосвященный еще при другихъ показалъ ему рукой и глазами на диванъ и сказалъ ему:

— Мы съ тобой, киръ Георгій, давно не видались. Я Загоры ваши всегда помню и, когда вижу вдали высоты ваши изъ янинскихъ оконъ, то всегда вспоминаю псаломъ: «Лучше день одинъ во дворахъ Твоихъ, паче тысячъ!»

Когда мы остались одни съ архіереемъ, онъ указалъ рукою на дверь и сказалъ отцу:

— Видѣлъ ихъ? видѣлъ ты ихъ?.. Распри, корысть, зависть, лицепріятіе. Увы! благословенный ты мой… Когда бы зналъ кто изъ васъ, какъ тяжко и многотрудно положеніе христіанскаго епископа въ Турціи!

— Знаемъ, святый отче, знаемъ! — сказалъ отецъ. — Епископъ здѣсь не только пастырь церкви, онъ и народный начальникъ… Знаемъ мы вашу скорбь!

— Нѣтъ, ты не знаешь скорбей нашихъ… Ты думаешь, что знаешь, ибо у тебя сердце мягкое, христіанское, благочестивое. Вотъ ты и жалѣешь иногда старика; думаешь, «трудно бѣдному старику!» А какъ трудно, почему — ты сердца моего не можешь понять… Скорбь мою, ты, мірской человѣкъ, едва ли можешь понять. Взгляни на этихъ богатыхъ яніотовъ. Раздоры, вражда, я тебѣ говорю, зависть! Суммы, пожертвованныя благодѣтелями Эпира на добрыя дѣла, нехорошо расходуются. Ужасный грѣхъ! Простой народъ нашъ янинскій тоже раздачей этой денежной избалованъ. Все онъ бѣденъ, все онъ жалуется. Молодые работники наши отчаянные люди: разбойники, ножеизвлекатели. Турокъ самихъ не боятся. Не такъ давно одинъ молодецъ ножомъ издали грозился старику Бакыръ-Алмазу на праздникѣ, чтобъ и ему дали денегъ при раздачѣ. Влѣзъ на камни и показалъ Бакыръ-Алмазу ножъ. Должны были и ему дать, хотя онъ молодъ и крѣпокъ. Но Бакыръ-Алмазъ вытребовалъ для него денегъ: «Не то, чтобъ я его боялся, говоритъ, а не хорошо благородному человѣку съ такимъ разбойникомъ дѣла имѣть». А турки свое, а консулы свое, а наши попы и монахи, тоже и они не ангелы, самъ знаешь! Наши люди говорятъ: «Когда же у насъ колокола будутъ звонить? пора бы гатти-гумайюнъ исполнять!» А турки янинскіе говорятъ: «Погибнемъ всѣ, а проклятаго звона гяурскаго не услышимъ!» Трудно архіерею въ Турціи, трудно! Къ кому пойти о колоколахъ просить? съ кѣмъ дружбу сводить митрополиту? Съ русскими? и турки, и англичане, и французы крикъ и шумъ поднимаютъ… Патріархъ совѣтуетъ осторожность, среднимъ «царскимъ путемъ итти!» Какъ же это итти? попросить западныхъ представителей о колоколахъ? Скажу тебѣ: и сердце не расположено; я человѣкъ старый, изъ тѣхъ еще ржавыхъ людей, которые говорили, что лучше чалму въ Царьградѣ видѣть, чѣмъ митру папскую… А къ тому же, пойду я къ англичанину — русскаго оскорблю! И этого не хочу, и не до́лжно. А яніоты меня осуждаютъ… Митрополитъ у нихъ виноватъ все!.. Одинъ изъ нихъ недавно сказалъ: «Хорошо, что у протестантовъ епископы женатые! и апостолъ говоритъ: «Епископъ долженъ быть одной жены мужъ…» Монахи люди жесткіе и семейныхъ дѣлъ не понимаютъ ничуть».

— А что́ сами они дѣлаютъ, я тебѣ скажу сейчасъ: Приходитъ ко мнѣ недавно протосингелъ мой и говоритъ: «Посмотрите, что́ у насъ въ Янинѣ дѣлается… Старая вдова Алексина дочь свою хочетъ за турка отдать». Я посылаю за вдовой. Нейдетъ. Послалъ за ней кавасса, насильно привели. Привела съ собой и дочь. Женщина смѣлая; остановилась вотъ тутъ въ дверяхъ, взяла дочь за руку и закричала не женскимъ голосомъ, а лютымъ: «Отче! видишь ты сироту?» — Я говорю: вижу. Она опять: «Отче! видишь ты сироту?» Я опятъ говорю ей кротко: «Вижу, благословенная, вижу!» — «Возьми же ее; я уйду и откажусь отъ нея. Ты ей будь отецъ, если ты не дашь мнѣ воли судьбу ей сдѣлать…» Я и такъ ей и иначе говорю; нѣтъ силъ. «Видишь ты сироту?» — Вижу. «Ну, возьми ее». Шумъ, крикъ, дѣвушка плачетъ, скандалъ великій! Въ чемъ же дѣло? А вотъ въ чемъ. Люди они точно бѣдные, отца нѣтъ; домикъ только есть одинъ и больше ничего; кромѣ этой старшей дочери еще есть шестеро дѣтей. Пришла она предъ послѣднею раздачей милостыни къ Куско-бею и говоритъ: «Дайте мнѣ на приданое сколько можно изъ благодѣтельскихъ суммъ, я нашла ей жениха». А Куско-бей отвѣчаетъ…

Тутъ архіерей остановился и посмотрѣлъ на меня… Отецъ хотѣлъ было удалить меня, но старецъ одумался и сказалъ: «Нѣтъ, пусть и онъ слышитъ все; пусть учится отличать добро отъ зла съ раннихъ лѣтъ!..» И продолжалъ: