Одиссей Полихроніадесъ

— Объ этомъ человѣкѣ можно было бы написать книгу въ высшей степени занимательную и героическую, — сказалъ онъ. — На днѣ этого тихаго озера, которое насъ окружаетъ, погребено много человѣческихъ костей. Недавно еще былъ живъ здѣсь одинъ старикъ, который еще юношей присутствовалъ при гибели прекрасной Евфросиніи. Али-паша зналъ, что сынъ его Мухтаръ любимъ этою красавицей. Онъ и самъ влюбился въ нее страстно и, не надѣясь или стыдясь отбить ее у сына, рѣшился въ его отсутствіе утопить ее. Поздно вечеромъ призвалъ онъ христіанскихъ старшинъ и приказалъ немедля привести въ конакъ нѣсколькихъ молодыхъ архонтиссъ и въ ихъ числѣ Евфросинію. Ослушаніе было невозможно. Старшины пошли по домамъ; при нихъ былъ тотъ юноша, о которомъ я говорилъ; одна изъ несчастныхъ этихъ женщинъ скрылась на чердакѣ и быть можетъ жива была бы и до сихъ поръ, если бъ этотъ молодой человѣкъ (онъ не зналъ даже, съ какою ужасною цѣлью требуетъ ихъ всѣхъ паша), если бъ онъ не отыскалъ ее на чердакѣ. Уже старикомъ онъ со слезами говорилъ мнѣ: «О! грѣхъ мой! О! жалость! Зачѣмъ я, несмысленный мальчишка, это сдѣлалъ тогда? Мнѣ даже никто ничѣмъ и не грозилъ». Евфросинія только что прилегла отдохнуть на диванъ и сказала своей старой нянькѣ: «няня, я спать что-то хочу!» Тутъ застучали въ ея дверь старшины. Ночь была темная; всѣхъ молодыхъ женщинъ посадили въ лодки и повезли по озеру. Посреди озера люди паши остановились и начали ихъ топить. Тогда Евфросинія сказала своей старой нянѣ: «Парамана40 моя, мы разстанемся!» — «Нѣтъ, нѣтъ, мое дитя, мы будемъ вмѣстѣ», отвѣчала старуха и сама кинулась вслѣдъ за нею.

Чувалиди разсказывалъ хорошо, кратко, выразительно и съ чувствомъ.

Трагическая исторія эта разсказана была уже подъ вечеръ, на берегу того самаго озера, гдѣ погибла молодая Евфросинія и ея бѣдная няня; она была разсказана такъ близко отъ столба, разсѣченнаго самимъ Али-пашою, такъ близко отъ тѣхъ старыхъ досокъ, пробитыхъ пулями, по которымъ текла въ послѣдній разъ кровь безстрашнаго тирана.

Всѣ задумались и долго молчали. Г. Бакѣевъ вздохнулъ глубоко. Я самъ содрогнулся отъ ужаса, и въ первый разъ по пріѣздѣ въ Янину голубое это озеро, которое насъ окружало, показалось мнѣ страшнымъ.

Отецъ мой первый прервалъ молчаніе.

— Сердечная нянька! — сказалъ онъ грустно. — Вотъ любовь!

— Ужасная эпоха! — воскликнулъ г. Бакѣевъ.

— Другая эпоха, — сказалъ Чувалиди примирительно, — другая эпоха. Гдѣ эти времена?

Мало-по-малу по этому поводу завязался горячій споръ о туркахъ. Г. Бакѣевъ и патріотъ Исаакидесъ доказывали, что «времена все тѣ же» и что турки измѣниться не могутъ; докторъ защищалъ турокъ. Отецъ мой и Чувалиди держались середины. Они находили, что Исаакидесъ преувеличиваетъ пороки мусульманъ, а докторъ возвышаетъ ихъ добрыя качества и умышленно, изъ духа противорѣчія грекамъ, умалчиваетъ обо всемъ худомъ, обо всемъ лукавомъ, жестокомъ, грубомъ и безсмысленномъ.

Мы съ Бостанджи-Оглу внимательно слушали старшихъ.

Г. Бакѣевъ разсказалъ, какъ въ Трапезунтѣ, тотчасъ послѣ окончанія Восточной войны, мусульмане вообразили, что западныя державы принудили Россію измѣнить свой флагъ. Россія, думали они, для того имѣла прежде красный цвѣтъ внизу, чтобы показать, какъ она попираетъ Турцію ногами. Ибо красный цвѣтъ на флагѣ — цвѣтъ турецкій. Съ радостью разсказывали они, что теперь этого болѣе не будетъ, что красный цвѣтъ на русскомъ флагѣ будетъ теперь наверху, внизу будетъ бѣлый. По возвращеніи русскаго консульства въ ихъ городъ они увидали, что красный цвѣтъ все попрежнему внизу. «Но это консулъ, — говорили они, — это онъ дѣлаетъ самовольно, изъ гордости!» Консула оскорбить они боялись, но нашли случай выразить досаду свою иначе. Пришелъ въ Трапезунтъ купеческій корабль подъ русскимъ флагомъ. И на немъ красный цвѣтъ былъ внизу. Тогда нѣсколько турецкихъ солдатъ (и кажется съ разрѣшенія офицера) сѣли въ лодку и поѣхали на этотъ корабль; они нашли въ немъ мало людей и прибили ихъ; капитанъ и другіе матросы были на берегу. На возвратномъ пути турки встрѣтились съ лодкой капитана. Тутъ же на водѣ произошла схватка; турки одолѣли матросовъ, побросали полуживыхъ въ воду, и самъ капитанъ, съ переломленною ногой, едва не утонулъ. Подоспѣли на помощь другія лодки; матросовъ избитыхъ и несчастнаго капитана спасли, а турки поспѣшили уѣхать.

— Что́ жъ сдѣлалъ русскій консулъ? — тревожно и поспѣшно спросилъ Исаакидесъ.

— Разумѣется онъ принялъ строгія мѣры, — отвѣчалъ г. Бакѣевъ. — Паша не осмѣлился медлить удовлетвореніемъ. Всю роту солдатъ привели на консульскій дворъ; при чиновникѣ Порты вывели виновныхъ и во главѣ ихъ сообщника ихъ офицера, раздѣли и били палками. Паша предоставилъ количество ударовъ на волю консула. Консулъ смотрѣлъ изъ открытаго окна. Офицеру первому дали, — не помню навѣрное, — по крайней мѣрѣ, пятьдесятъ, если не сто ударовъ. Потомъ били двухъ-трехъ солдатъ слабѣе, остальныхъ консулъ простилъ.