Одиссея

Впрочем, наиболее тяжелый удар по идеалу человека, соединяющего в себе физическое совершенство и силу разума (что подразумевается в эпическом герое), наносит в одном из своих рассуждений сам Одиссей, возражая в собрании феаков уже упомянутому Евриалу. Не всем людям боги дают все свои дары — и осанку, и разум, и искусство речи, — говорит здесь Одиссей; — и невзрачный на вид человек может быть наделен таким даром речи, что сограждане почитают его, как бога. И, напротив, красота, в которой Евриал подобен богу, не соединяется в нем с разумом (Од. 8. 167-177). Не столь важно, что, провозглашая хвалу красноречию, Одиссей, конечно, имеет в виду себя самого, — интереснее другое. В “Илиаде” тоже разные цари не в одинаковой мере обладают совокупностью высоких природных свойств: Ахилл превышает всех храбростью, но уступает Одиссею в рассудительности, Нестор выделяется даром речи и т.д., Агамемнон может даже быть заносчив и несправедлив, — все равно, он — первый среди данайцев. Совершенно невероятно, чтобы кто-нибудь из вождей при его умственной доблести отличался невзрачной внешностью, — в истинном аристократе физические и нравственные качества непременно совпадают, а “ругатель” Ферсит, вечный враг Ахилла и Одиссея, нападающий в своей речи в народном собрании на Агамемнона, и на вид безобразен (Ил. II. 216-243). Не случайно и в “Одиссее”, несмотря на приведенное выше рассуждение ее героя, всякий раз, как Одиссею предстоит добиться внимания окружающих, Афина возвышает его стан и озаряет его лик красотой: убогого урода никто и слушать не станет.

Разнообразие качеств, которыми обладает Одиссей, разумеется, выделяет его среди других действующих лиц поэмы, но и не затеняет их со всеми присущими им свойствами характера.

Достаточно только назвать имя Пенелопы, чтобы перед современным читателем возник идеальный образ супружеский верности, которую жена Одиссея подтверждает словом и делом. Стоит обратить внимание и на известный психологический нюанс, которым автор подготавливает Пенелопу (а вместе с ней и слушателя) к узнаванию ее пропавшего мужа: появившийся в ее доме нищий кажется ей очень похожим на Одиссея и возбуждает печальные думы о нем (19. 358-360, 379-382; 20. 204-207).

Менее значительные персонажи часто объединены попарно, и в зависимости от их отношения к Одиссею, — либо по сходству, либо по контрасту. Так, сохраняющие ему верность Евмей и Филойтий, дополняя друг друга, противопоставлены наглым Меланфию и его дочери Меланфо. Дерзость последней, в свою очередь, еще ярче выявляется на фоне преданности к своим господам, которой отличается Евриклея. Среди женихов стараются превзойти друг друга в высокомерии и разнузданности Антиной и Евримах; первому из них противостоит Амфином, возражающий против убийства Телемака (17. 394-405) и сочувствующий Одиссею-нищему. Он мог бы даже уберечься от расправы, если бы послушался его совета (18. 125-150).

Две очаровательницы встречаются на пути Одиссея — Калипсо и Цирцея, но первая старается навеки удержать его у себя, вторая по прошествии года не сопротивляется его отъезду. Дважды попадает Одиссей к диким великанам, не ведающим законов гостеприимства, — к циклопам и лестригонам, и встреча с ними кончается оба раза достаточно печально. Дважды попадает он и к персонажам, искренне желающим ему помочь, — владыке ветров Эолу и царю феаков Алкиною, и не вина первого из них, что спутники Одиссея, развязав мех с ветрами, свели на нет его благодеяние. Зато второй не только отправляет скитальца на родину, но и проявляет такую душевную чуткость, на которую едва ли способны воинственные герои “Илиады”: заметив волнение Одиссея при исполнении Демодоком сказания о взятии Трои, он прерывает его песнь, чтобы не тревожить гостя (8. 532-543). Деликатностью отличаются и обе представительницы женского пола в доме Алкиноя — Арета, оказывающая Одиссею всяческое покровительство, и Навзикая, которая стесняется объяснить отцу, что побудило ее заняться стиркой белья (6. 25-35, 66 сл.).

Особого рассмотрения требует вопрос об изображении в “Одиссее” внутреннего мира человека.